Олег Селянкин - Только вперед! До самого полного!

Отшвырнул, безжалостно отшвырнул эту подлую мысль, но ответил несколько уклончиво:

— Понимаешь, мало я с ним разговаривал, чтобы окончательный вывод сделать… А так вроде ничего мужик… С характером, людей понимающий…

Еще постояли, поспорили. Рита хотела непременно проводить его до расположения взвода, как она выразилась: «С рук на руки сдам тебя твоим альбатросам»; он в свою очередь рвался проводить ее.

Сошлись на том, что расстанутся здесь. А встретятся… Как только появится малейшая возможность, так и встретятся.

Уже простились, Рита сделала, несколько шагов и тут остановилась, выпалила, бессильная скрыть горькую иронию:

— Между прочим, я долго считала, что ты только и способен сказать: «Знаешь, мне кажется…»

Пока было видно Риту, он смотрел ей вслед. И лишь когда с ним остались только луна и звезды, зябко подрагивающие в небесной выси, он почувствовал, что щеки основательно пощипывает, что мороз прихватил и пальцы ног. Чтобы согреться, затрусил тяжелой рысцой. Бежал до самой землянки взвода. Поэтому и ввалился в нее разгоряченный, потный.

Хлопнула дверь землянки — в ее сторону повернул голову один из матросов, вгляделся в вошедшего да как гаркнет:

— Смирно!

Матросы, дремавшие или лежавшие просто так, вскочили дружно, привычно. Но, увидев своего лейтенанта, ни один из них не замер, выполняя команду, все они, будто заранее договорившись об этом, бросились к нему. Обступили, восторженно глядели на него, почтительно пожимали протянутую руку и неизменно укоряли в одном: «Почему не просигналили? Мы бы всем взводом встретили».

Выручил мичман Мехоношин. Он сказал:

— Чаю! Нашего, флотского!

Мгновенно один стал растапливать печурку, второй с котелком побежал за снегом, третий… Да разве перечислишь все, что спешно делали матросы в те минуты? Как и чем они выражали свою радость по поводу возвращения лейтенанта? Ведь буквально уже через несколько минут он сидел за столом в одной тельняшке: доброволец вызвался до умопомрачительного блеска надраить пуговицы его кителя. Хорошо еще и то, что самое страшное после непродолжительного, но горячего спора было отложено на завтра: Василек-Одуванчик торжественно заверил, что он прирожденный парикмахер и так аккуратненько побреет лейтенанта, что тот, хотя у него все лицо в болячках, даже самого-самого малого беспокойства не почувствует.

— Как ангелочек своими нежными пальчиками, так и я бритвочкой по витрине лейтенанта пройдусь! — в заключение изрек Одуванчик.

Тут кто-то и сказал спасительное:

— После твоего «нежного» прикосновения у меня кожа все еще не отросла. А у лейтенанта щеки обморожены, так можно ли тебя с бритвой подпускать к нему?

Потом пили не крутой кипяток, а настоящий чай и говорили, говорили. Матросы поведали, что теперь им изредка доводится бывать в Ленинграде, что людям там сейчас полегчало, но самую ничтожную малость, что гитлеровцы, хотя по-прежнему и не жалеют снарядов и бомб, стали уже явно не те: наша армия, видать, посбивала с них спесь. А вот Тимофея Серегина не стало. Шальная пуля ударила его точнехонько в висок, у самого входа в землянку догнала его…

Иных новостей вроде бы и нет. Правда, командование обещает в скором времени наконец-то прислать пополнение, только откуда ему, пополнению, взяться, если на кораблях матросов раз, два и обчелся?

Выложили свои новости — ему вопрос задали:

— Вы-то как?

— Нормально, — ответил он.

Одно слово обронил, а матросы поняли, что причина столь долгого отсутствия лейтенанта — тема, запретная для разговоров. Поняли — не обиделись: военная служба, она, брат, такая, на военной службе каждому только свое дело до самой мелочи знать надлежит…

Мечтали, что наступление наших войск, начатое под Москвой, будет продолжаться до полной победы над фашизмом. Но оно постепенно угасло. И все равно все советские люди ликовали, когда были обнародованы его итоги. Ведь Красная Армия за время этого наступления полностью очистила от фашистов Московскую и Тульскую области, частично — Калининскую, Ленинградскую и Орловскую!

Успехи Волховского фронта были несколько скромнее. Однако и он, созданный 17 декабря, отшвырнул фашистов за реку Волхов, в нескольких местах его войска даже закрепились на ее западном берегу. И десятки населенных пунктов в ходе наступления Волховского фронта были очищены от фашистов, в том числе Большая Вишера, Тихвин и Будогощь.

К сожалению, Волховскому фронту не удалось ликвидировать блокаду Ленинграда, но своими активными действиями он не позволил фашистам полностью изолировать Ленинград, отделить его от всей страны, которая теперь как только могла помогала ему.

Самый же главный вывод, к которому пришли не только фронтовики, но и все советские люди, вообще все думающее человечество, — гитлеровцев, оказывается, можно громить. Да еще как!

К весне 1942 года окончательно угасли наступательные действия наших фронтов и началась так называемая позиционная война. Но Гитлер, взбешенный поражениями своих полчищ, бесцеремонно отстранил от командования войсками генералов Гудериана, Браухича и Гипнера, прославивших себя победами во многих странах Западной Европы; подверг опале фон Бока и фон Леебе, многие дивизии которого, выполняя предначертания правящей фашистской верхушки, должны были давно овладеть Ленинградом и сравнять его с землей, но по-прежнему лишь топчутся в его пригородах.

Обо всем этом с огромным и нескрываемым удовольствием читали в газетах, готовы были с искренним наслаждением невесть сколько раз слушать политработников. И сами говорили часами. Если, конечно, позволяла обстановка.

Уже второй месяц шла позиционная война. На том участке фронта, где стоял в обороне взвод лейтенанта Малых, фашисты не предпринимали каких-либо активных боевых действий. Атаками не терзали, даже не бомбили так яростно, как это бывало минувшей осенью. Но все равно взвод таял. И к середине марта, когда солнце стало пригревать и кое-где начали обозначаться скорые проталинки, в нем из «старичков», если не считать Максима, только и уцелели мичман Мехоношин и Василек-Одуванчик. Остальных пуля или осколок пометили.

Командование наконец-то прислало давно обещанное пополнение. Хорошее, проверенное в боях — из госпиталей оно прибыло во взвод. Вроде бы и придраться не к чему, а Максиму все казалось, что те, которых не стало, лучше были. Чем лучше — сказать не мог, но упорно так думал.

Начало солнце пригревать по-настоящему — матросы все свободное время старались быть вне землянки, осточертевшей за долгие зимние месяцы. Облюбовали себе местечки в воронках от бомб, куда никак не могли заглянуть вражеские пули, и сидели или даже лежали там, подставив лицо теплым лучам. Одуванчик под это безделье, когда заворчал лейтенант, подвел «теоретическую базу»: