Олег Селянкин - Только вперед! До самого полного!

А на привычном месте стоянки их поджидал Борисов. Он по-прежнему стоял на берегу, заложив руки за спину. Словно и не отлучался ни на секунду.

Пришвартовались, перекурили теперь уже на берегу, сидя или даже лежа на траве, и по-особому восприняли ее зелень, многокрасочные и волнующие запахи, восход солнца и посвист в кустах какой-то пичуги. И обратно на катер: банить орудия, чистить пулеметы, дымовую аппаратуру и вообще наводить на катере образцовый порядок, нарушенный минувшей ночью.

В самый разгар работ и появилась Рита. Одна. В щеголеватых хромовых сапожках и с «кубарем» в каждой петлице.

Увидев ее, Максим торопливо сполоснул руки, сменил рабочий китель на выходной и заспешил на берег: пригласить Риту в свою каюту посчитал неприличным. А на берегу… Разве тут найдешь укромное место для душевного разговора, если вдоль берега стоят катера дивизиона, если десятки любопытных и даже завистливых глаз непрестанно покалывают твою спину? Вот и не поцеловались даже при встрече, вот и стояли на подобающем расстоянии друг от друга, ведя вполне светский разговор о погоде, которая наконец-то вроде бы решительно повернула на лето, о том, что минувшая голоднущая зима теперь уже никогда не повторится.

Не только потому, что кругом были люди, держались на расстоянии друг от друга и вели ничего не значащий разговор: Рита никак не могла (хотя и старалась) забыть, не могла простить Максиму бестактности, допущенной им сразу после возвращения с задания. Больше того: та бестактность вдруг натолкнула на мысль, что у них нет той любви, о которой она, Рита, мечтала. Если бы была любовь, он не сказал бы тех слов, а она не услышала или давно забыла бы и их, и тон, каким они были сказаны. А Максим, как он мысленно уверял себя, сейчас просто не мог вести себя иначе, откровенно радоваться приходу Риты: новое задание могут дать буквально через минуту, а на бронекатере так много еще нужно сделать. И именно сегодня, в ближайшие минуты.

И все-таки Рита еще надеялась на что-то, еще упрекала себя за то, что неправильно поняла и понимает Максима: ведь ему так достается на службе. Поэтому сказала немного растерянно, обиженно:

— Ты совсем не пишешь мне. Только одно письмо и прислал, в котором сообщил, что сменил место службы. Даже точного адреса не указал…

— Ритка, ты же сама теперь командир, ты сама обязана прекрасно знать, что можно, а что нельзя доверять почте.

Правильно, она знала все это. Но все же…

Чтобы смять затянувшуюся паузу, он спросил:

— Как папка? Галкин?

И то, что он поставил их рядом, — обидело Риту. Она ответила холоднее, чем следовало:

— Спасибо. Оба здоровы.

Минут двадцать они терзали друг друга подобным разговором. Выручил Ветошкин, прокричавший с катера:

— Товарищ лейтенант! Вам приказано немедленно явиться в штаб дивизиона!

— Извини, Рита, сама понимаешь, — чуть излишне заторопился Максим.

Рита почувствовала эту поспешность, уловила еле заметную радость, прозвучавшую в голосе Максима, промелькнувшую в его глазах, и сказала сухо, не без иронии:

— Конечно, спеши… к начальству.

Повернулась и решительно зашагала прочь. Уже вдогонку ей Максим крикнул:

— Я обязательно напишу тебе! Слышишь, Рита? Обязательно!

— Пиши, — ответила она, даже не замедлив шага.

Борисов был один и сидел на своем излюбленном месте — у открытого окна; оказывается, отсюда просматривался почти весь берег, у которого стояли катера дивизиона.

Максима он встретил просто, как товарища, забежавшего для душевного разговора. Усадил рядом с собой у окна и даже предложил стакан почти черного ароматного чая.

Какое-то время сидели молча, попивая обжигающий чай. Изредка лишь ложечки позвякивали о стаканы.

— Надеюсь, Максим Николаевич, теперь понимаешь, почему я сравнительно редко бываю на катерах или появляюсь там в самый невыгодный для командира момент? — наконец заговорил Борисов. — Запомни: командир в действия своих подчиненных должен вмешиваться только в крайнем случае. А частое появление начальства, во-первых, излишне нервирует личный состав, во-вторых… А во-вторых, если каждый день разговаривать даже с адмиралом, ежедневно пожимать его руку, неизбежно наступит такой момент, когда потускнеют в твоих глазах адмиральские нарукавные нашивки, исчезнет или уменьшится твоя должная почтительность к каждому его слову. По себе знаю это.

Максим отмолчался. Действительно, отсюда все прекрасно видно. Например, долго ли он, Максим, сидит у окна, а уже заметил, что Одуванчик не столько драит свои пулеметы, сколько дремлет, пригретый солнышком.

— И еще, Максим Николаевич, запомни на всю свою дальнейшую жизнь, что у себя на корабле командир полновластный хозяин. Он один и за все отвечает перед командованием и своей совестью. И за повреждения в бою или на переходе, если прозевал, не предусмотрел, не додумал чего-то, и за каждого человека, убитого или покалеченного по его вине.

— Извините, Петр Петрович, но это азбучная истина, известная каждому первокурснику.

— Потому и повторяю, что она азбучная… Знаешь, за что на тебя обиделся наш комиссар?

Медведев обиделся?! Вот уж чего не ожидал…

— Ты правильно турнул его с палубы в рубку: нечего себя без особой нужды на то каждому дурацкому осколку подставлять. Смерть, когда ее дразнят, быстро в ярость впадает… И тоном правильным — командирским — ты обратился к комиссару.

— Ничего не пойму! Правильно поступил, когда попросил его перейти в рубку…

— Не попросил, а приказал ему.

— …и тон правильный выбрал! За что же тогда ему на меня обижаться?

— За сомнения, которым потом на минуту поддался. Мол, имел ли я право так поступить. Сознайся, был такой грех?

— Но ведь я…

— Не высказал их? Согласен, не высказал. Но комиссар уловил твою некоторую растерянность, вот и обиделся. Для него, как и для меня, дело прежде всего… Не на, а за тебя обиделся… Еще подметил комиссар… А ну, с ходу выдай мне все, что знаешь о своем мичмане.

— Фамилия — Мехоношин. Русский. Беспартийный. Знающий свое дело специалист. Дисциплинирован. Инициативен. Требователен к себе и подчиненным.

Выпалив это, как ученик вызубренное стихотворение, Максим неожиданно для себя понял, что не знает о мичмане самого элементарного и главного: ни имени-отчества, ни прошлой жизни, ни планов на будущее; единственное, что еще всплыло из глубин памяти, — однажды в землянке, когда они, по выражению Одуванчика, коротали время «по стойке лежа», мичман сказал, будто в их реке рыбы так много, что, если хочешь напиться, сначала надо ее вычерпать.

Борисов пощадил его самолюбие, он только и сказал:

— А ведь мичман — твой ближайший помощник, если хочешь, твоя правая рука… Между прочим, комиссар пробыл на твоем бронекатере в общей сложности около суток, но о людях твоих знает куда больше.