Владимир Карпов - Взять живым!

— Верно говоришь! — Сиваков, пригибаясь, побежал вверх по косогору, все последовали за ним.

Ромашкин думал: «А что, если ребята за „языком“ пошли, а Нагорный из ненависти наклеветал на них?» Но, вспоминая разговоры с Петром Ивановичем, Василий убеждался — тот исподволь выспрашивал, как безопаснее добраться до проволоки. И с Мясником сталкивал не случайно, об орденах рассуждал, чтоб ненависть разжечь у этого человека. И смертью Вовку пугал, и против Нагорного насторожил для маскировки своих планов.

Крадучись, стараясь не шуметь, добрались до выхода из балки. Залегли в последних поднимающихся на взгорок кустах. Сиваков осмотрелся: кто же с ним здесь? Лейтенант пожалел о своей горячности и торопливости. Ромашкин был единственным, кто по-настоящему годился в этой засаде. Нагорный — ни рыба ни мясо. Двое других неизвестно кто такие, лейтенант даже фамилий их не знал. «Стало быть, у тех четыре винтовки, у нас два автомата — мой и старшого, эти трое с винтовками не в счет», — быстро прикидывал Сиваков. Ромашкину он сказал:

— Выпустим их на ровное место и здесь окликнем. Если не остановятся, стреляй.

— Я все думаю, не за «языком» ли они? Был с ними такой разговор. Позволь, я проверю?

— Как ты это сделаешь?

Ромашкин объяснил.

— Хорошо. Действуй, — согласился лейтенант.

Ждать пришлось недолго. Неподалеку хрустнула сухая ветка под ногой, зашлепали листья по одежде идущих. «А еще за „языком“ собрались! — подумал Ромашкин. — За версту дураков слышно!»

Из темных кустов, опасливо озираясь, вышли четверо. Втягивая головы в плечи, крадучись пошли вверх по склону. У Мясника в плечи втягивать-то нечего было, Ромашкин сразу узнал его квадратную, словно комод, фигуру.

Когда группа приблизилась метров на двадцать и кусты, в которые она могла шмыгнуть, остались позади, Ромашкин, не показываясь из кустов, властным голосом скомандовал:

— Хальт! Хенде хох!

Беглецы испуганно присели и замерли.

Ромашкин, картавя под немца, пояснил, чтобы его поняли:

— Руки вверх! Оружие на земля!

Четверо быстро исполнили команду.

— Мы в плен! Сдаемся! — просительно сказал Червонный.

Василий ни разу не слышал, чтобы он говорил таким жалким голосом.

— Цюрук! Кругом! Спина ко мне! — грозно, но негромко, чтоб не услыхали немцы, продолжал приказывать Ромашкин. — Кто ты есть? — спросил он.

— Мы политические заключенные, нас привезли из лагеря. Мы против Советской власти. Хотим в плен, к вам. Хайль Гитлер! — блеял Червонный.

— Отшень карашо! — одобрил Ромашкин и шепнул Сивакову: — Берем оружие. — Они осторожно подошли к задравшим руки предателям. Держа автоматы наготове, взяли у них из-под ног винтовки, положенные на траву. Подошли Нагорный и те двое, фамилии которых не знал Сиваков, они тоже держали свое оружие наготове.

— Ну, а теперь пошли назад! — спокойно сказал лейтенант.

Петр Иванович, не веря своим ушам, все еще держа руки вверх, опасливо оглянулся. Мясник быстро опустил короткие лапы, повернулся всем квадратным телом и, увидев Ромашкина, злобно и спокойно сказал Червонному:

— Я же тебе говорил, сука твой Школьник. Надо было его давно пришить. Эх ты, голова два уха, и себя и нас завалил. — Мяснику было приятно хоть раз в жизни неотразимо ужалить атамана, которому он в душе не только завидовал, но и ненавидел его.

— Где Вовка-Штымп? — спросил Ромашкин.

— А он другой дорогой пошел, — вызывающе ответил Червонный.

— Какой дорогой? — спросил Сиваков и щелкнул затвором. — Говори, или сейчас я тебя, гада, прикончу при попытке к бегству.

Червонный упал на колени, быстро и жалко стал просить:

— Не надо. Я никуда не бегу. Вот все видят — не бегу. Они будут свидетелями.

— Куда пошел Голубой?

— Я пошутил. Он там, в траншее, остался. Откололся от нас.

— То-то! Шутник! Ну, пошли, вы вперед — мы за вами. И предупреждаю — побежит один, всех прибью. Держите друг друга за руки.

На рассвете из каждого взвода вызвали по десять человек, привели на опушку, построили. Сиваков умышленно поставил предателей рядом с валявшимися здесь трупами немцев. Лейтенант прочитал короткий приговор трибунала. Треснули очереди из автоматов. Четверо упали, подняв пыль в пересохшей траве. Их трупы не стали закапывать, оставили среди убитых врагов.

Когда совсем рассвело, началась артиллерийская подготовка, черная пыль и дым окутали позиции гитлеровцев, снаряды и мины долго долбили их расположение. Наконец Ромашкин увидел зеленые ракеты, услышал, как ротный доложил последний раз по телефону:

— «Шурочка» пошла вперед!

Капитан Телегин, взводные и Ромашкин выпрыгнули на бруствер первыми и, увлекая за собой остальных, побежали вперед, крича:

— За Родину! Вперед!

Рядом с Василием бежал Нагорный, он истово провозглашал эти же слова:

— За Родину! За нашу Родину!

А с другого бока бежал Вовка-Штымп, он перепрыгивал через воронки и старые трупы немцев, не обращая внимания на грохот боя, совершенно не замечая взрывов немецких снарядов и свиста пуль, все старался объяснить Ромашкину:

— Ты пойми, Школьник, я с самого начала не хотел с ними уходить. Я русский. Что мне делать у немцев? Я Червонному просто так поддакивал, боялся его. Он мужик строгий. У него власть большая была! А когда они к немцам двинули, я в другом взводе спрятался.

Ромашкин с гулко бьющимся сердцем бежал вперед, невольно ждал знакомого уже не раз, тяжелого удара пули или осколка. Слушая объяснения Вовки, улавливал их смысл лишь наполовину, но все же отмечал в подсознании: «Какой смелый, черт, разговаривает, будто за чаем. Жаль, если его убьют, взял бы в разведку! О чем я думаю! Его убьют! Самого ведь сейчас свалить может!» Ромашкин помнил и просьбу взводного, наблюдал за левым флангом, покрикивал:

— Вперед! Вперед, ребята!

Заметив, как несколько человек залегли от близкого взрыва, метнулся к ним:

— Встать! Вперед!

На него смотрели снизу глаза, полные ужаса, бойцы вжимались в землю, не в силах оторваться от нее. Ромашкин знал: ни уговоры, ни просьбы сейчас не помогут, против животного страха может подействовать лишь еще более сильная встряска, одолеть боязнь смерти поможет лишь еще более близкая реальность смерти.

— Пристрелю, гады! Встать! Вперед! — грозно крикнул Ромашкин, наводя автомат на лежащих. Они вскинулись и побежали вперед, глядя уже не на ту смерть, которая летела издали, а на ту, что была рядом, в руках Ромашкина.

Не успели добежать до траншеи врага, как с низкого серого неба хлынул дождь, он обливал разгоряченное тело, прибавил сил. Запах гари взрывов на некоторое время сменил аромат теплой травы.

— Ура! — кричали штрафники и неслись на торчащие из земли мокрые каски. Фашисты торопливо стреляли. Ромашкин видел их расширенные от ужаса глаза, дрожащие руки. Штрафники прыгали сверху прямо на головы врагов.