Станислав Гагарин - Мясной Бор

Мерецков усмехнулся. «Так завещал военным Сунь-Цзы, — думал он. — Я — не лучший его ученик…»

После неудачного наступления предельно поредевший полк, в котором служил лейтенант Никонов, отвели на исходные позиции. Едва отдышались — немцы пошли в контратаку. Молча шли, без артподготовки, надеялись, что получивший недавно крепкий отпор противник не окажет достойного сопротивления.

А Симоненко, который сторожил у палатки, заприметил их вовремя, крикнул: «Немцы!» Все, конечно, заняли места, а пришельцы уже в тридцати метрах. Никонов подал команду и стал расстреливать противника в упор.

Тут и ротный возник:

— Беги, Никонов, с пятком парней на правый фланг, там совсем худо…

Кликнул Иван самых надежных и, невзирая на плотный огонь, подался туда. Одного бойца вскоре убило, другому пуля в живот угодила, двое бойцов потащили его в санчасть, с таким ранением медлить негоже. Добрался Никонов до правого фланга только вдвоем с Мякишевым, был у него во взводе такой парень. Худо бы им пришлось, немцы стали с фланга обходить, да случился вскоре лейтенант Григорьев с пулеметом открыл прицельный огонь, ландзеры принялись отступать.

— Пойду я, — сказал Григорьев, — а вы тут держитесь… Ручной пулемет на плечо — и удалился.

Посмотрел Никонов вокруг, видит: спрятался Мякишев за единственную ель и стоит там, будто броней укрылся.

— Беги за патронами! — крикнул Никонов. — А то маловато остается.

Убежал Мякишев и больше не вернулся, видать, нашла его шальная пуля. Хоть и остался Никонов один, а защищать позицию надо: через это место может батальон противника в нашу сторону пройти и наделать безобразий в тылу. Рядом с елью Иван воронку разглядел, возле нее кусты краснотала с метр высотой. «Вот для тебя и позиция готова, Ваня, — сказал себе Никонов. — Тут тебе и КП, и НП — все вместе».

Устроился поудобнее, ориентиры прикинул, стал ждать. А кругом тихо-тихо, будто и войны нет никакой… Но вот идут солдат двенадцать. Подпустил метров на пятьдесят и открыл огонь, прямо как в тире выцеливал. Попадали, а те, кто жив остался, стали отстреливаться. Только они все в ель ладили попасть, думали, что он там укрылся. А ель-то была от Ивана в трех метрах правее, воронку же кусты прикрывали, никто не догадался выстрелить по ним.

Тех, кто лежа стрелял, Иван тоже перещелкал. А тут и вторая группа появилась, не подозревая, что идет под пули ворошиловского стрелка, да еще и сибирского охотника к тому же. Положил он и этих немцев. Потом третью группу в расход пустил. Всего осталось лежать двадцать три трупа. Остальные отползали сами, кто и раненых волок по солдатской дружбе, выручали камрадов.

Опять стало тихо, и ночь наступила. Осмотрелся удачливый стрелок — ни души вокруг. Надо своих искать. Пошел туда, где стояла их палатка, из нее они выскочили по крику Симоненко. Сейчас он, раскинув руки, лежал на земле мертвый. И Снегирев неподалеку, и Швырев с Авдюховым, и другие ребята из его взвода.

Никак не мог Иван уложить в сознании, что вот недавно еще они разговаривали, шутили, читали письма из дома, добросовестно справляли ратное дело, выручали друг друга в бою, а вот теперь лежат бездыханные, только он один жив и даже не задет осколком или пулей.

Жутко стало Никонову среди мертвых. Поднялся он и побрел искать живых. По дороге заглянул в землянку комполка, там было пусто и зловеще неуютно. Повернул на дорожку, ведущую в тыл, миновал кустарник и едва не попал под автоматную очередь. «Немцы, — решил Иван, — у наших ведь автоматов нет». Ощупал себя: так и есть — шинель на боку прострелили, стервецы.

И тут вдруг завыло в небе и понеслись огненные хвостатые кометы. Никонов — командир обстрелянный, он сразу смекнул, что это дали залп «катюши». И как раз в то место, где он сейчас ждет неизвестно чего. «Потому-то и нет здесь никого, — подумал Иван, — что наши отошли с позиций. Сюда же проникли немцы, вот их-то реактивщики и решили накрыть, кому же известно, что я, лейтенант Никонов, остался на этом участке?»

Он упал ничком в канаву вдоль дороги и руками голову прикрыл. Снаряды рвались вокруг, поднимая огненные столбы, все вокруг горело, даже земля.

Когда стихло, Никонов поднялся и подался в тыл. Километра через три показалось село. Едва он приблизился к крайнему дому, оттуда заорали: «Стой! Кто идет?»

— Свой идет, не видишь, что ли!

Узнал командира полка и еще с десяток командиров.

— Где был? — строго спросил комполка.

— Немцев стрелял, товарищ майор. А сейчас их там нет. Командир недоверчиво посмотрел на лейтенанта.

— Казаков! — приказал он помощнику начштаба. — Иди с ним и проверь, есть ли там фашисты. Одна нога здесь, другая там!

Побежали резво, без опаски, а когда вернулись и Казаков подтвердил, что никого нет, командир приказал выдвинуться на прежние позиции и занять их.

Так и сделали. А утром Казаков пошел к прежней никоновской позиции считать, сколько же тот немцев убил. Пришел назад и докладывает:

— Восемь штук уложил, товарищ майор!

— Чего же ты хвастал, что больше двух десятков? — укоризненно спросил комполка.

Никонов пожал плечами:

— Казаков даже до елки не дошел, на моей позиции не был, издалека прикинул. — А потом махнул рукой: — Да мне все равно, сколько их было. Трудодни за мертвяков не начисляют.

— Ну, Кирилл Афанасьевич, радуйся или печалься, — сказал Жуков. — Армию тебе у Сталина выбил. Принимай Тридцать третью…

— Тридцать третью? — удивленно переспросил Мерецков. — Так она же, по сути дела, не существует…

Этой несчастной армией друг его командовал, генерал-лейтенант Ефремов. В апреле нынешнего года в ходе общего наступления от Москвы армия освободила Наро-Фоминск, Боровск. Затем прорвала фронт, рванулась к Вязьме, и тут ее остановили немцы. 4-я танковая армия нанесла по Ефремову контрудар, а затем за его спиною фланговые обхваты захлопнули западню. Армия вместе с десантниками и кавалеристами Белова оказалась в окружении. Сам командарм был тяжело ранен, а когда возникла опасность попасть в плен, застрелился.

Подробности стали известны позже, но сейчас вокруг его имени ходили невероятные слухи, их передавали шепотом. Дело в том, что немецкий генерал Гофман, которому донесли о геройской смерти Ефремова, распорядился похоронить русского командарма на центральной площади Вязьмы с высшими воинскими почестями. Это смутило агентов нашей разведки в городе, за линию фронта посыпались сообщения с домыслами: фашисты хоронят генерала-коммуниста с оркестром и отдают почести неспроста. Значит, он был их шпион, не иначе. Поэтому имя Ефремова было сейчас как бы под запретом. Не произнесли его в этом разговоре и Жуков с Мерецковым, который в роли завербованного абвером уже побывал.