Михаил Лыньков - Незабываемые дни

— А вы, Максимовна, не беспокойтесь. Мы из деревни. Для немца не очень разбрасываемся нашим добром, у нас еще можно дышать. Вот и вас угостим.

— Да что вы, что вы?

Даже сам хозяин, вошедший в это время, начал упираться:

— Не будь я Иван Маслодуда, если позволю дорожного человека обирать.

— Да бросьте вы, наконец, разве мы не свои люди, чтобы куском хлеба считаться, да еще в такое время.

— Ох, Надя, и не говори! Лютое время настало, лютое. Нет людям покоя, не стало житья…

— Ну, брось, старуха. А ты, Надя, хоть познакомила бы нас с гостем.

— А я и забыла. Это же Александр Демьянович. Свояк отца. Он гостил у нас и прихворнул немного. Отец наказал мне, чтобы я помогла Александру Демьяновичу добраться домой… Он учителем работал на Любанщине.

— На Любанщине, говоришь? — лукаво спросил Игнат. — У нас, брат, тоже много людей из города пробирается на… Любанщину…

Иван Маслодуда сердито набросился на Игната:

— А тебе нечего подъезжать. Твои шутки не всегда уместны.

— Да разве я шучу? — загадочно улыбнулся Игнат, лукаво глядя Наде в глаза.

Александр Демьянович откликнулся, задорно блеснув глазами:

— Надя правду говорит. Я и в самом деле буду там работать.

Надя попросила Игната проводить ее к сестре, рассказала ему, что она сама пыталась утром разыскать сестру на старом месте, но увидела там только пепелище.

— А она там рядом и живет. Ты только очень у нее не задерживайся, после семи у нас запрещено ходить по улицам. А если засидишься, то уж лучше переночуй там.

— А ты разве не пойдешь со мной?

— Нет…

— К Гале не зайдешь?

— Хотя бы и к Гале, твоей любимой сестре.

— Что-то ты мне не договорил, когда рассказывал о Гале.

— А что тут договаривать? Не люблю я твою Галю, не нравится мне ее поведение.

— Может, она ведет себя непристойно?

— Не в этом дело. И живет она, и ведет себя попрежнему, никаких тут упреков быть не может. Большое дело, что она там немцам обеды подает. Мы вот тоже вроде на них работаем, как Максимовна говорит. Но не Максимовне знать, как мы там работаем, как наша работа помогает немцам и что мы вообще делаем здесь, в городе. Максимовне и знать об этом не надо, зачем старому человеку век укорачивать лишними думами и заботами. А Галя, как бы тебе сказать, нос от нас ворочает. Она меня прямо выгнала, когда я как-то зашел. Выгнала да еще обругала.

— Как это обругала?

— Ну, прямо так и сказала, чтобы я не очень слонялся под ее окнами. Глупцом меня назвала, и так далее. Будто за ней там наблюдают, следят. Это она говорит. По-о-думаешь, какая опасная личность!

— Ты, видно, о чем-то говорил ей?

— Разумеется, не по пустякам к ней ходил. Не хватало мне еще любоваться такой персоной. По делу ходил, о деле говорил.

— Были у нее какие-нибудь причины не согласиться с тобой?

— Причины? Какие там причины! Трусиха она, вот кто. Однако, вот и ее окна. Постучись в ту дверь, оттуда к ней и попадешь. А я пошел. Нет… погоди минутку. Давай еще немного пройдемся, останавливаться здесь не стоит. Что это за человек с тобой и куда он пробирается?

— Много будешь знать, Игнат, скоро состаришься.

— А ты не шути. Видно, к партизанам?

— Ну, скажем, к партизанам, так что с того?

— Что, что? Может, и мое слово тебе лишним не будет. Вы собираетесь дальше поездом ехать. Не советую. На этом участке бесчинствуют эсэсовцы, еще можно попасть к ним в лапы. Надо будет вам иначе пробираться, по шоссе или проселками.

— Почему ты думаешь, что мы к партизанам? Если бы мы хотели к партизанам, то они всюду есть. Ты думаешь, что у нас нет партизан?

— Рассказывай мне сказки. Конечно, есть. Но обкома у вас нет, — а-а, угадал? По глазам твоим вижу, что в обком пробираешься. Видал ты их, — учителем на Любанщину! Школы их там так и ждут!

— Ну ладно, оставим это! Сам понимаешь, не обо всем теперь будешь рассказывать на людях…

— Однако и хитрющая ты, как всегда!

— Однако и глупый ты, как прежде! — в тон ему ответила Надя. — Ну, иди, иди, Игнатка, иди домой. Я долго здесь не пробуду. А если запоздаю, то заночую тут.

Немного погодя она попала в объятия сестры. Так и стояли в коридоре, крепко обнявшись, молчаливые, сосредоточенные. В сумраке коридора вглядывались друг другу в глаза, словно каждая старалась поскорее узнать, что сталось с другой, да те ли это глаза, что были раньше, что глядели на тебя с сестринской лаской и сочувствием.

Первой опомнилась Галя:

— Что же мы стоим тут? Еще люди глазеть станут… — И повела Надю куда-то влево, в маленькую комнатушку.

Вечерний час уже наполнил комнатку мглой, а они все говорили и не могли наговориться. Вспомнили и о детстве, о веселых днях юности, о родных и знакомых.

— Ах, Надя, Надя, если бы ты знала, как мне порой бывает тяжело. Так тяжело, что и рассказать нельзя. Не с кем посоветоваться, поговорить по душам, поделиться своими думами и сомнениями. У нас в клубе народ все чужой. Среди официанток нас всего лишь несколько минчанок, а то все немки да еще там разные привезенные. Да за каждым шагом твоим следят, к каждому слову прислушиваются, так ли ты сказала или нет. А тут еще собираются меня перевести в горничные к их главному начальнику, Кубе.

— Почему именно тебя?

— Мне не раз приходилось обслуживать ихние банкеты да разные приемы, ну, видать, пришлась им по вкусу моя работа. Вот они и думают меня послать в дом этого начальника.

— А если ты, скажем, не захочешь пойти?

— Как это не захочешь? Тебя насильно туда поволокут, очень они будут добиваться твоего согласия! Куда прикажут, туда и пойдешь.

Сестры беседовали еще долго. На Галины расспросы Надя отвечала не очень охотно:

— Утомилась я очень с дороги, сестричка, охота бы тебя еще послушать, а самой рассказывать трудно, да и новостей особенных у нас нет.

Однако рассказала о всех деревенских событиях, о пожарах, расстрелах, о гибели старой Силивонихи и других людей.

— Я вот хочу спросить тебя, Галя: а о партизанах ты ничего не слышала?

— Почему же не слышала? Офицеры часто о них говорят, конечно, между собой. Нам же говорить о партизанах запрещено, боже сохрани вспоминать о них. Да, партизан очень часто карают у нас в городе…

— А о том, как партизаны фашистов карают, ты ничего не слыхала?

— Слыхала, Наденька, слыхала… Здесь много офицеров убито в самом городе.

— А за городом?

— Тоже слухи ходят. Говорят, много их, партизан.

— А кто ими руководит?

— Кто? Разумеется, наши люди.

— А нашими людьми кто руководит?

— Ну что ты выпытываешь у меня, как у маленькой? Разве я не понимаю? Да мне, сестричка, тяжело имя его вспоминать, мне стыдно перед ним, перед нашими людьми… за себя стыдно, за работу свою стыдно… Вот недавно рассказывали, как наших людей карали, коммунистов. Так они, умирая, Родину славили и Сталина.