Михаил Лыньков - Незабываемые дни

— И вы просидели с ним всю ночь в бомбоубежище? — недоверчиво спросил Кох, избегая смотреть в глаза инженеру.

— А что мне оставалось делать?

На минуту воцарилась тишина. Кох думал, какой найти более или менее удобный выход из создавшегося неприятного положения. Не ставить же себя в роль явного дурака, который, по всему видно, опять попал пальцем в небо. Молчал и Заслонов, рассеянно поглаживая шапку.

— Почему вы мне не сказали о том, что были в бомбоубежище?

— Я отвечал на ваши вопросы. О бомбоубежище вы меня не спрашивали.

— Но вы должны были оправдываться. Вам предъявили серьезные обвинения.

— Видите ли, я считал несовместимым с человеческим достоинством оправдываться в том, в чем я не виноват. Подобные обвинения мне кажутся просто смешными, не заслуживающими никакого внимания.

— Однако вы могли пострадать из-за этих обвинений.

— Я надеялся, что вы способны разобраться, кто прав, кто виноват.

— Конечно, это так… — снова уже неуверенно произнес Кох. — И, как видите, мы, в конце концов, разобрались. — С минуту помолчал, спохватился: — Мне хочется сказать вам… о том, что вам пришлось здесь увидеть, ну… о ваших личных неприятностях прошу забыть и не вспоминать. Сами понимаете, что рассказывать о них не стоит. А теперь… одну минуточку…

Кох велел немного прибрать в его кабинете. На столе появилось вино, кое-какая закуска. Видно, Кох не привык себе отказывать в еде. Даже лицо его оживилось, и на круглых щеках заиграл румянец, когда он увидел тарелки с закуской.

— А теперь садитесь ближе к столу. Закусим немножко и поговорим, как могут говорить только свои люди. Вы ж заботитесь об интересах Германии, я это увидел даже во время допроса. Ну, не будем вспоминать об этом, у каждого свои обязанности, подчас и не очень приятные. Так вот: у нас с вами одна общая задача — работать как можно лучше для нашей великой Германии. Что на станции орудуют бандиты, диверсанты, саботажники, в этом, я надеюсь, вы убедились и сами. Нам необходимо их выявить. Их надо наградить по заслугам. И это надо сделать как можно скорее, иначе над нами всегда будет висеть угроза. Вот я… мы… гестапо надеемся найти в вашем лице человека, который не только наладит транспорт, но и поможет нам в нашей борьбе против врагов великой Германии.

— Откровенно говоря, я не совсем понимаю, чем я могу вам быть полезным, кроме моей непосредственной службы?

— Дело это, как увидите, совсем простое. Вы теперь — пострадавший, мы преследовали вас. Если до сего времени ваши рабочие, как известно, относились к вам не только недоброжелательно, а просто ненавидели вас, то теперь их мнение о вас изменится и, я думаю, значительно. Они увидят в вас человека, который сочувствует им, людям, попавшим, как говорится в большевистских листовках, в фашистскую неволю. Они станут ближе к вам, они могут раскрыть вам свои секреты… понимаете… Как видите, если вы согласитесь нам помочь, мы сможем скорее разоблачить крупных преступников, ликвидировать всякий саботаж на станции. И не только на станции.

— Да, это очень просто, господин комиссар. Но тут нужны, как мне кажется, некоторый опыт, сноровка.

— Какой там опыт! Лишь бы у вас было искреннее желание.

— Не говорите. Без практики ничего не добьешься. Откровенно говоря, я никогда такими делами не занимался. Опять же это политика. А моя специальность — не политика, а техника.

— Вы ошибаетесь, господин инженер. У нас в Германии нет людей, которые стояли бы в стороне от политики. Каждый служащий, каждый наш рабочий, кроме своих непосредственных функций, обязан, понимаете, обязан помогать в нашей работе. Это закон. Так что вы скажете на мое предложение?

— Боюсь, что я не смогу дать положительного ответа на ваш вопрос. Вы посудите сами: я инженер, кажется, неплохо справляюсь со своими обязанностями… Как же мне взять на себя совсем несвойственную мне и, скажу откровенно, не совсем уважаемую мною роль, как бы это выразиться, ну… роль доносчика, шпиона?

— Вы очень односторонне подходите к этому делу. Если бы все мы придерживались таких взглядов, нас давно бы разбили наши враги. Какую же роль вы отводите мне, комиссару гестапо?

— Тут совсем другое дело. Вы открыто несете свои обязанности, выполняете государственный долг, никто вас не может упрекнуть. А то какой-то, простите меня, шпик, доносчик.

— У вас, однако, очень отсталые представления. Не шпик и не доносчик, а обыкновенный информатор. Он выполняет государственные обязанности, подчас очень серьезные и ответственные.

— Это все понятно, господин комиссар. Однако я не могу сразу, просто так взяться за подобное дело. Я должен хорошенько обдумать все это, понять его особенность, специфику.

— Думайте, пожалуйста. Подумайте и заходите завтра утром, перед тем как пойти на работу.

— Утром? Что вы? Ни в коем случае я не могу этого сделать. Вы видите, я совсем болен. Мне потребуется, пожалуй, целая неделя, чтобы привести себя в порядок, стать как следует на ноги. Мне надо немного полечиться, чтобы совсем не слечь.

— А дня через три?

— Не могу, господин комиссар. Что хотите делайте со мной, но я не могу. Надо собраться с мыслями.

— А через неделю?

— Подумаю, господин комиссар.

— Думайте. Но помните, что от этого дела вы не можете уклониться никакими отговорками. Это обязательный и почетный долг каждого немца и каждого немецкого служащего. Я не шутя вам скажу, что отказом от нашего предложения вы можете себя поставить вне закона. Возможно, что вы как русский могли не знать этого порядка. Но это так.

— Подумаю, господин комиссар.

— Хорошо. Потом позвоните мне. Вам не надо обязательно являться сюда, в здание гестапо. Я свяжу вас с нужными людьми. Теперь можете итти, господин инженер, ваше начальство уже беспокоится о вашей судьбе.

Заслонов собрался встать, но, вспомнив о чем-то, спросил:

— У меня один вопрос, господин комиссар. Машинист Хорошев освобожден?

— Почему это вас интересует?

— Это один из моих лучших машинистов.

— Он будет наказан.

— Разве он совершил какое-то преступление?

— Это неважно, господин инженер, сделал он или не сделал преступления. Раз он попал к нам, надо наказать, чтобы предупредить всех рабочих.

— Если вы накажете человека, который всегда работал только добросовестно, это пойдет во вред всему нашему делу.

— Вы так думаете?

— Не только думаю, а настаиваю на его освобождении.

— Гм… что же мне с вами делать? Признаться, мне бы не хотелось ссориться с вами. Ладно, я освобождаю вашего машиниста, можете его взять с собой, только уговор: через неделю мы с вами встречаемся.

В ночь накануне освобождения Заслонова и Хорошева рабочие сняли с виселицы трупы повешенных и похоронили их во дворе депо в глубокой воронке от авиабомбы. Полицаи, охранявшие виселицу, в ту ночь перепились, ходили по депо, хвастались своим мнимым молодечеством, угрожали повесить всех партизан и саботажников.