Михаил Лыньков - Незабываемые дни

— Как это здесь? В городе? — с искренним удивлением спросила Вера.

— Да, в городе. Даже в твоей комендатуре.

— Ну что ты говоришь, Надя? Ты просто смеешься надо мной, над моим горем.

— Видишь, Вера, — голос Нади стал суровым, — не такое время, чтобы шутить. И не для этого я пришла к тебе. Сама понимаешь. И чтобы ты не сомневалась больше и не удивлялась, я все тебе объясню… Мы хотим, чтобы ты помогала нам. Понимаешь? Не просто помогала, а помогала своей работой в комендатуре.

— Надечка, да я всегда готова. Я бы уничтожила их всех!. Хочешь, я хоть завтра сожгу комендатуру?

— Ну, этого пока не требуется. И убивать тоже тебе никого не надо. Нам необходима другая помощь. Нам нужны будут иногда пропуска. Пароли. Ихние планы. Многое нужно нам! Иногда я с тобой буду встречаться, если понадобится. Я расскажу тебе, как и что надо делать, как связаться с нужным человеком. Если ты в самом деле хочешь стать партизаном, так скажи мне от всего сердца: можешь ты взяться за это дело? Помни также, что это очень трудное и опасное дело. А потому и отвечай прямо: да или нет? И еще запомни: неволить я тебя не буду. Не сможешь — скажи, найдем другой способ помочь тебе выбраться отсюда. Но повторяю: нам очень важно, чтоб ты помогла нам здесь, в городе, в комендатуре!

Вера поднялась с кровати, на которой она сидела. Неторопливо расправила упругие косы. О чем-то думала, глядя в окно. Медленно угасал закат. Его слабые отблески тускло переливались на косах девушки, на ее задумчивом лице, светились в глазах. Она повернулась к Наде, взяла ее за руки, крепко пожала их:

— Согласна! Клянусь выполнить все, что прикажешь… что прикажете, — поправилась она.

— Ну вот и хорошо, что мы договорились!

— Я хочу только спросить тебя об одном. Волнует меня это, тревожит… Можно ли мне сказать что-нибудь об этом маме, она так ненавидит мою работу!

— Видишь, Вера, мама твоя — советский человек. Она должна знать, что ты осталась той же, что и до войны. Но говорить ей обо всем не надо. Скажи ей только что ты помогаешь партизанам. Ей легче будет жить. Иначе она из-за своей ненависти к фашистам может себе натворить неприятности. И тебе, конечно. И не только тебе. Если же она будет хоть немного знать, что ты как была, так и остаешься советским человеком, она будет остерегаться больше и тебя беречь.

Вера слушала подругу, и ей казалось, что она в самом дело начинает новую жизнь. Если она раньше думала, что все уже для нее потеряно, то теперь снова вернулись былые надежды и планы, и мир стал попрежнему широким и манящим.

Уже смеркалось, и Надя стала прощаться, когда кто-то сильно постучал в дверь. Вера бросилась к дверям, спросила, кто там.

— Это Любка, ты же знаешь ее, — шопотом ответила Вера на безмолвный вопрос Нади.

— Я не хотела бы с ней встречаться у тебя, лучше я подожду в другой комнате.

Вера проводила Надю в соседнюю комнату, открыла дверь. Ворвавшаяся гостья с порога засыпала Веру множеством слов:

— И что за моду взяла запираться? Никто же тебя не украдет! Ну зажигай свет, ты что — спала? Перед кем же мне похвалиться своими обновками, как не перед тобой?

При скупом свете лампы Любка вертелась, как одержимая, перед зеркалом. Становилась перед ним и так, и этак, хваталась рукой за подол платья, гримасничала. Наконец, что-то напевая, вдруг закружилась в каком-то танце, так же внезапно остановилась и с самым серьезным видом спросила:

— Ну, как ты находишь?

— Что именно?

— Так я же про платье спрашиваю.

— Какое платье? — недоумевающе спросила Вера.

— Какое, какое! Слепая ты, что ли? Ну, мое платье. Это же не платье, а чудо. Даже надевать жалко. Во всем городе ты не найдешь ничего подобного. Даже у этих из управы, приезжих, так у их жен нет таких платьев. Он сказал, что привезено из Парижа. Понимаешь — из Па-а-рижа! Так он и сказал.

— Кто это?

— Ах, боже мой! Она и не знает. Ну кто же, кроме Коха? Самый настоящий Кох! Для кого он, может быть, и страшный… он же всеми жандармами командует, он в самом гестапо работает. А для меня он просто Кох… мой любимый мальчик…

И уже совсем доверительно:

— Он же так меня любит, так любит. Ну просто на руках носит.

— А ты его?

— Я? Конечно, тоже люблю… Он такой услужливый. И красивый… с деликатными заграничными манерами. В духах, одеколоне разбирается, как никто другой. Он говорит, что ему скоро имение дадут в награду, он уже присмотрел один совхоз бывший. Сказал, что меня туда возьмет. Будем там вечеринки устраивать. На машине кататься. Я тебя тогда приглашу к нам.

— Как это? Я слышала, у него жена есть.

— Ну и что с того? Она старше его и некрасивая, он ее не любит.

— Но ведь она ему жена?

— А мне какое дело? Он говорит, что разведется с ней. Он же так любит меня, что я хожу, как очумелая. Знаешь, от счастья места себе не нахожу. Понимаешь: самая обыкновенная Любка и едет в имение! Оно, конечно, не мое, но будто бы мое.

А еще он обещал мне чулки из Парижа достать, а эти, — Любка презрительно провела пальцами по чулкам, — немецкого производства. Сам Кох сказал, что французские куда красивее и прочнее…

— Возможно, — сухо сказала Вера. — А мама как?

— Что мама?

— Ну, как живет?

— А что ей сделается? — И в голосе Любки сразу почувствовалась скука. — В больнице своей живет. Старикам что нужно? Она отжила свое… Да и света не видела, и где там увидишь его около больных? А мне так опротивела эта больница — скучища одна! Я хочу, чтобы свет горел у моих ног, чтобы я была на виду у всех: вот она, Любка, которая может всем голову вскружить… Ох! Заговорилась я с тобой, а он уж несколько минут меня ждет. Мы условились в кино пойти. Заграничные картины смотреть. Ну, бывай… Что я тебе хотела сказать, — ты этого Вейса прибери к рукам по-настоящему! Слышала я, что ты недотрога, что сам Вейс обижается на тебя. Подумаешь, какая принцесса нашлась! Я на твоем месте так бы его в работу взяла, что только пыль бы летела из-под него! Каждый день бы что-нибудь приказывала. Ничего, никуда не делся бы, все бы выполнил, достал, чего бы только душа моя ни захотела. Он же комендант, все может! Ну, бывай, миленькая! Спешу! До свидания! — И она вихрем вырвалась из комнаты.

— Слыхала? — спросила Вера, выпуская из боковушки Надю.

— Слыхала! Совсем спятила девка, всякий стыд потеряла. Сломит голову и скоро. Ты кое-что выпытай у нее. Она не много знает, но и то, что она знает, может нам пригодиться.

Вера просила Надю заночевать у нее, час поздний, может патруль задержать.

— Нет, этого я не боюсь, да у меня тут и знакомые близко.

Девушки распрощались, и Надя вскоре скрылась за углом.

Клопиков после ужина играл в шашки со старым приятелем, смотрителем тюрьмы.

Тут и появился со своим неожиданным рапортом Семка Бугай..