Николай Михайловский - Всплыть на полюсе!

Все то же серое пустынное море катило пенистые водяные горы, на них, кряхтя, взбирались корабли, переваливались с одного вала на другой и зарывались в пене… Полчаса назад от капитана второго ранга Максимова был семафор: «Встреча с транспортами в 14.00». Между тем время вышло, а никаких транспортов нет и в помине.

С ходового мостика доносились иронические слова Трофимова, с удовольствием водившего пальцами по своим чапаевским усам:

— У него всегда так: планирует одно, получается другое… А еще нас, грешных, в плохой организации упрекает…

Шувалов косо посмотрел на Трофимова, поняв, в чей огород брошен камень, но ничего не сказал. И в эту минуту внимание Шувалова привлекли проблески ратьера, замелькавшие на флагманском корабле.

— Что там пишут? — спросил Трофимов, подойдя к крылу мостика и перевесившись через ограждение.

— Комдив приказывает приготовиться к повороту на девяносто градусов.

— Ну вот тебе, еще поворот. Может, домой пойдем с господом богом?.. — бросил Трофимов, но, посмотрев на Зайцева, заметил его недовольный, сердитый взгляд и тут же смолк.

Транспорты явно опаздывали, и оставалось одно: маневрировать в этом районе до тех пор, пока не произойдет встреча. И мог ли кто-нибудь понять душевное состояние Максимова, который больше всех волновался и переживал, что нет транспортов, думая с опаской: «Чего доброго, они ночью появятся, изволь в темноте строить походный ордер…»

Начинались сумерки. После очередного поворота Шувалов заметил в сгущавшейся дымке неясный силуэт транспорта и доложил на ходовой мостик.

За первым транспортом из мглы показалось еще одно судно и два катерных тральщика, сопровождавшие их.

— Наконец-то ползут, — пронеслось среди матросов, которым тоже надоело бесполезно утюжить воду.

Широкие, пузатые транспорты выползали из сумеречной пелены, висевшей над морем.

— Прямо по курсу транспорты! — громко сообщил Шувалов.

Трофимов не замедлил откликнуться:

— Ишь, открытие сделал! Часа два назад доложил бы. А то решил порадовать, на ночь глядя…

Сам же, конечно, был доволен, как и все моряки, и это можно было ощутить по тону голоса, в котором нет-нет и прорывались нотки добродушия.

Шувалов оторвался от бинокля и обратился к стоявшему рядом напарнику:

— Слышь ты, салага! Думаешь, мы болтались по вине нашего комдива?

— Не знаю, — ответил тот, неуверенно пожав плечами.

— Смотри, как они чапают. Надо иметь терпение. Вот и рассчитай рандеву с ними.

На фоне темнеющей дали и пенящихся гребней все яснее выступали контуры приближавшихся судов, с их высокими отвесными бортами, мачтами, надстройками и трубами, из которых валил клочковатый дым, повисавший в небе подобно небрежным мазкам художника.

Тральщики шли в походном ордере навстречу транспортам, с флагмана уже передавалось ратьером:

«Будем конвоировать вас до места назначения. Все распоряжения получать от меня».

Наступило самое ответственное время, Зайцев это чувствовал и приказал сигнальщикам усилить наблюдение. Сам стоял в сосредоточенной позе на левом крыле мостика.

Корабли сближались. На переднем транспорте различались крохотные фигурки людей, высыпавших на палубу. Они приветливо размахивали руками. Понятная радость: застрять в начале войны где-то у черта на куличках, месяцами мечтать о доме и вот наконец-то, при виде боевых кораблей Северного флота, ощутить счастье близкого возвращения на Большую землю.

На флагманском корабле замигал ратьер — передавалось приказание комдива:

«Кораблям занять места согласно походному ордеру № 2».

Скомандовав «Лево руля, курс 45», Зайцев облокотился на ограждение мостика. Рулевой ответил: «Начали поворот».

Через пару минут он доложил:

— На румбе сорок пять!

Зайцев впервые видел картину построения конвоя и неотрывно следил за тем, как флагман отделился от остальных кораблей и скоро занял место в голове колонны. Третий тральщик шел справа от транспортов.

Два маленьких катерных тральщика, сопровождавшие транспорты до точки рандеву, теперь повернули обратно в Амдерму и скрылись…

Сумерки сгущались быстро. Вдали суда, как огромные темно-серые утюги, проглаживали море.

У Шувалова возникла тревога, ощущение было такое, будто ты остался один на один с сердитым клокочущим морем.

Тело ломило от усталости, и веки слипались. Шувалов осматривался в бинокль, хотя трудно было что-либо заметить, кроме тумана, проплывающего низко над самой водой. Он думал, и мысли его были приятными, от них становилось теплее на леденящем ветру: «Ну вот, главное сделано. Конвой построился и идет своим курсом. Теперь двое суток пути — и мы дома! Приведем транспорты, а там докладную подам насчет отпуска. Другие получают отпуска, а чем я хуже? Как-никак три годика отмахал по морям, по волнам — в Таллине, Ленинграде, на Севере… Охота побывать в деревне: родные ждут не дождутся, в каждом письме спрашивают, скоро ли приеду. Комдив у нас правильный человек, поймет, я думаю, и хоть на два-три денька отпустит…»

Зайцев на минуту забежал в штурманскую рубку и снова появился на мостике, встал рядом с Шуваловым.

— Погода неважная, — заметил Шувалов.

— Ничего, — добродушно сказал Зайцев. — Все трудное уже позади.

Зайцев думал о том, что поход проходит благополучно. Его служба на тральщике — доброе начало. Хорошее настроение отражалось на лице, во всей его повадке, в отношениях с подчиненными. Это настроение передавалось личному составу, и матросы воспринимали его как знак близкого берега, благополучного конца, счастливого возвращения. Некоторые офицеры и старшины побрились с особой тщательностью и пришили к кителю свежие подворотнички. Зайцев отнесся к этому благосклонно: «Моряки даже в боевом походе должны иметь опрятный вид», — сказал он Трофимову. Тот подхватил эти слова с почтением, как некое откровение, и не раз повторял в дальнейшем разговоре. Про себя же Трофимов подсмеивался над человеком, который возводит в принцип такие мелочи. Он видел довольство на лице Зайцева и думал: «Ему-то можно, конечно, и, радоваться. Его, наверно, отметят за поход. А мне, пока Максимов начальство, — сидеть тихо, не шевелясь…»

Уязвленное тщеславие мучило Трофимова. Он отлично видел все просчеты Зайцева на первых шагах его командования кораблем, потому что сам был неглупым, знающим и обладал бо́льшим опытом. Он мог бы стать правой рукой Зайцева, но не захотел. «Никто еще не въезжал в рай на моей шее — не тот случай». Он решил быть тенью и эхом Зайцева. Выжидание входило в планы Трофимова: он выбрал то, что удобно и спокойно.

Зайцев вышел из штурманской рубки и вернулся на мостик, Трофимов сказал: