Иосиф Лоркиш - Невидимые бои

— Кто разрешил? Почему ее пропустили? Она же расскажет Воронову о матери! А ему рано знать это. Он еще болен. Понимаете? Болен! — жестко выговаривал кому-то Ямпольский.

Когда Михаил вошел в кабинет, Ямпольский замолчал. Настороженно и сочувственно смотрели на Михаила два других врача.

Ямпольский слегка развел руками, грустно и понимающе покачал головой.

— Выпишите меня, Лев Давыдович, — решительно сказал Воронов.

Ямпольский внимательно посмотрел на него.

— Ну что ж, дружок, — сказал он, подумав, — пожалуй, сейчас для вас лучшее лекарство — это работа. А ее у вас хватит.

Да, работы хватало. Что называется с избытком!

Враг окружил Ленинград. Налеты, обстрелы, голод, морозы. В эти тяжкие дни, перед лицом смертельной опасности, люди раскрывались до конца и показывали свою подлинную сущность. Суровое мужество миллионов ленинградцев стало живой легендой.

Однако в семье не без урода. С началом голода в городе появились бандиты — мародеры. В разрушенных и полупустых квартирах им было раздолье. Подняли голову предатели и изменники. Они пытались запугивать население, вносить панику в ряды защитников города. Начали действовать и сигнальщики. В осажденный Ленинград, в его окрестности засылались шпионы и диверсанты. За спиной всего этого отребья стоял абвер — военная разведка гитлеровского адмирала Канариса — враг хитрый, коварный, опытный.

Гитлеровцы были уверены: город скоро падет. Они считали, что спасти Ленинград нельзя, выхода у осажденных нет. Большевистского «упрямства» хватит ненадолго.

Но город-фронт непоколебимо стоял. Ленинград жил и держался. Ленинградцы не говорили о смерти. Была вера в победу, была надежда на весну, на ледовую дорогу, на Волховский фронт, которым командовал генерал Мерецков, на помощь Большой земли.

А смерть уносила лучших. В январе над Ладогой «мессершмитты» сбили самолет — в нем погибли комиссар государственной безопасности Куприянов и старший лейтенант Герасимов. Вскоре в Автове пуля фашистского снайпера сразила лейтенанта госбезопасности Веселкина — он выполнял там оперативное задание. Михаил Воронов хорошо знал погибших: с Герасимовым часто встречался, с Веселкиным дружил, а под началом Куприянова начинал службу чекиста…

Давно ли это было?

Он кончал тогда Военно-политическое училище и мечтал после двух-трех лет службы в части поступить в Военно-политическую академию. И, как все его сверстники, конечно же, очень хотел отправиться добровольцем в Испанию. Но… солдат предполагает, а командование располагает…

— Вы направляетесь для дальнейшего прохождения службы в органы НКВД…

Эти слова сказал им, нескольким курсантам-выпускникам, пожилой военный с нашивками дивизионного комиссара.

Воронов растерялся тогда, — уж больно это было неожиданно. «Неизвестная специальность… Все опять начинать сначала… И нет у меня никаких способностей к этой работе…

Как всегда, со своими сомнениями Михаил пошел к деду Матвею. Старый потомственный питерский рабочий, коммунист, Матвей Петрович во многом заменял ему погибшего еще в гражданскую отца. И Михаил привык посвящать его в свои дела, зная, что всегда получит честный совет.

— Ну, что скажешь, Миша? — спросил Матвей Петрович.

Михаил озабоченно рассказал ему о новостях.

Дед пытливо посмотрел на него.

— А ты вроде не рад? — спросил он после паузы. — Или трудностей испугался? А нам легко было революцию делать, а потом ее от всякой контры оборонять? А Дзержинскому легко было? Я-то помню, как он работал!

— Да я не об этом, дед, — сказал Михаил.

— А о чем?

— Боюсь, не сумею…

— Нужно, Миша, раз посылают, — просто сказал дед Матвей. — Знаю, нелегко. Ответственность, конечно, большая. Но ты иди туда с чистой совестью и дело свое чистыми руками делай. Не гордись и всегда помни, что говорил Феликс Эдмундович: защищать надо революцию и беспощадно карать врагов, Миша! А трудно, так что ж — тебе ли, внуку и сыну питерских рабочих, трудностей бояться.

Этот разговор запомнился надолго. Так же как и разговор с матерью.

Она, выслушав его, сказала:

— Большая ответственность, Миша, почетная. Иди, сынок…

Войну Михаил Воронов встретил в должности заместителя начальника одного из отделений Ленинградской контрразведки. И эта тяжелейшая война в несколько раз увеличила и без того немалую нагрузку…

Он шел из госпиталя, чтобы опять с головой окунуться в работу. Надо стиснуть зубы. Забыть, конечно, нельзя, но хотя бы приглушить свое горе нужно. Не у него одного такая беда, и, чтобы этих бед было как можно меньше, он будет работать, работать, работать так, чтобы ни один враг, ни один предатель не мог творить свое черное дело. И уж если ему и его друзьям-чекистам нет ни сна, ни отдыха, то пусть не знает ни сна, ни отдыха, ни минуты покоя и враг.

…Говорят, у каждого города есть свое лицо. Да, у этого города было свое лицо — гордое и суровое, мужественное и по-прежнему прекрасное. Прекрасное, несмотря на надолбы и мешки с песком, на бумажные кресты на редких уцелевших стеклах и зияющие проломы стен, несмотря на железобетонный колпак, прикрывший «Медного всадника», несмотря на серый камуфляж Исаакиевского собора.

Он шел по занесенным снегом улицам, видел редких прохожих, устало бредущих против ветра, видел, как везут на детских саночках умерших от голода людей, и гнев и боль сжимали его сердце.

— Михаил! Ну наконец-то! Покажись, покажись, какой ты стал…

Высокий курчавый капитан неторопливо поднялся из-за стола навстречу Воронову. Михаил был так рад встрече и своему возвращению в этот, ставший ему за три года родным, дом, что не сдерживал улыбки. Он молодцевато повернулся на каблуках — дескать, ну погляди, погляди.

— Явился в ваше распоряжение, Антон Васильевич, принимайте заместителя.

— Молодец! — сказал Морозов. — И Лев Давыдович у нас молодец! Капитальнейший ремонт сделал. — И он обнял Воронова.

Они давно и крепко, по-мужски сдружились — начальник отделения Антон Васильевич Морозов и его заместитель Михаил Воронов. Их связывало многое. Почти в одно время с Вороновым партия направила на работу в органы и профессионального партийного работника Морозова. Им обоим было нелегко. Им вместе — и начальнику и заместителю — пришлось осваивать «азы» чекистской работы, проходить теорию и практику контрразведки. Нелегкая ответственность за порученное дело сблизила их. И как-то очень по-человечески притерлись характеры. Оба были скупы на слова и, когда надо, — решительны в поступках. Воронов, правда, погорячей. Морозов был поспокойнее, опытней и уверенней. Они как бы дополняли друг друга. Наверно, поэтому начальник Ленинградской контрразведки Александр Семенович Поляков говорил: