Иосиф Лоркиш - Невидимые бои

— Решили посылать — надо срочно готовить. Сейчас пусть примет душ и отдыхает. Сделаем это завтра днем.

Шел четвертый день работы с Шубиным. Для него этот день был заполнен радостными событиями. Утром Воронов принес ему телеграмму от жены. Шубин узнал, что жена и дети здоровы, находятся в Челябинской области.

Потом Шубину принесли большую пачку газет. Целый год он не читал советских газет, набросился на них с жадностью.

Вот блокада Ленинграда. Фотографии умерших от голода детей. Стихи Джамбула: «Ленинградцы, дети мои! Ленинградцы, гордость моя!» Вот военный парад 7 ноября на Красной площади. А вот и сообщения о разгроме немцев под Москвой.

С каким волнением, радостью и горечью лихорадочно перечитывал газеты Шубин. Чем больше он читал, тем нестерпимее хотелось ему на фронт. Он понял, что ему поверили, что проверка кончилась, все страшное осталось позади. «На фронт, скорее на фронт!» — как клятву, повторял он.

Когда Шубин начитался газет, Воронов отвел его в кинозал, и там ему два часа подряд показывали кинохронику. Шубин как бы окунулся во фронтовую обстановку.

Сначала он в кинозале был один. Потом к нему подсел Воронов:

— Бьем немцев, бьем. Но с ними нужно воевать не только на передовой. Есть и другой фронт… — Воронов не закончил фразу.

Там, в кинозале, смысл сказанного Вороновым не дошел до Шубина. А потом, после просмотра, он вспомнил эти слова. Смутное предчувствие, что его готовят к чему-то очень трудному и опасному, овладело Шубиным. Однако то, что чекисты собираются отправить его обратно к немцам, Шубину и в голову не приходило.

Около шести часов вечера Шубина предупредили, что его поведут к более высокому начальству. Шубин понимал, что допроса уже быть не может, но все-таки волновался. Да и как было не волноваться? Сегодня должна была решиться его судьба. Он не сомневался, что его отправят на фронт, в самое опасное место. С этой мыслью он и переступил порог кабинета Полякова. Здесь находилось несколько незнакомых Шубину лиц. Среди них он увидел военного с двумя ромбами и другого — с тремя шпалами. Тот, у которого было два ромба, вышел из-за стола, подал Шубину руку и сказал:

— Здравствуйте, товарищ Иванцов! Садитесь, Кузьма Демьянович.

Но Шубин стоял и молчал. Спазмы сжимали горло, на глаза наворачивались слезы. Его назвали товарищем! Ему вернули наконец его имя! Он снова Кузьма Демьянович Иванцов, тот самый Иванцов, чей отец сражался в гражданскую под командованием батьки Боженки, тот самый Иванцов, который одним из первых вступил в колхоз в 1930 году, тот самый Иванцов, в которого стреляли кулаки.

Ему вернули не только имя, отчество и фамилию. Ему вернули биографию, ему вернули Родину! Наконец он почувствовал себя своим среди своих. Об этом он мечтал долгие месяцы в фашистском плену, и вот это сбылось!

— Ну вот, товарищ Иванцов, — прервал затянувшуюся паузу Поляков, — как видите, все у вас обстоит хорошо. Вам верят. И имя вам вернули, и воинское звание будет восстановлено. И с семьей у вас в порядке. Что ж, давайте разговаривать по существу. Расскажите мне и товарищам, только не волнуйтесь, пожалуйста, с каким заданием немецкая разведка послала вас в Ленинград. Я читал ваши показания, но, во-первых, мне хотелось бы самому все услышать, а во-вторых, здесь есть новые товарищи, которые с вашими показаниями не знакомились.

Успокоившись, собравшись с мыслями, Иванцов четко и подробно изложил существо задания. Сказал, что и капитан Эрлих, и штурмбаннфюрер Грейфе придают группе агентов, работающей в Ленинграде, огромное значение. Поэтому одним из заданий Грейфе было проверить, не работает ли эта группа агентов по заданию НКВД.

По прибытии в Ленинград Иванцов должен был установить связь с Зинаидой Голосницыной, жившей на Большой Пушкарской. Для нее Иванцову был дан пароль «от Федора». Кроме того, он должен был передать ей привет от мужа, Анатолия Голосницына, который сейчас якобы находится на выполнении особого задания.

Встреча с Голосницыной была запланирована для того, чтобы Иванцов мог прояснить обстановку, узнать, как обстоят дела, все ли благополучно. А после этой встречи, если бы она не вызвала у Иванцова подозрений, ему надлежало ехать в Ольгино для встречи с «Федором Даниловичем». И уже только после встречи с ним Иванцов имел право встретиться с остальными агентами.

— Что вы должны были сделать, если бы заподозрили кого-либо в связях с нами? — спросил Поляков.

— Мне было приказано убрать с пути заподозренного агента, — ответил Иванцов. — Для этой цели меня снабдили финским ножом и таблетками сильного яда, упакованного в пакетики с этикеткой «пирамидон».

— Что вы должны были бы делать, если бы все оказалось благополучно? — вмешался Озолинь.

— Передать половину денег Голосницыной для нее и других агентов. Половину нужно было отдать «Федору Даниловичу».

— Какие задания вы должны были поручить Голосницыной?

— Уточнить возможность проникновения на оборонные заводы, какие документы необходимы для этого, сколько денег. Потребовать собрать как можно больше сведений о замыслах командования Ленинградского фронта на зиму 1942/43 года. Ведь она работает в госпитале, значит, может потихоньку расспрашивать раненых бойцов и командиров. Кроме того, она знакома со многими военными — это тоже можно использовать. Мне было поручено также передать в Ольгино, что новые рации, питание к ним и все необходимое для дальнейшей шпионской деятельности будет доставлено воздушным путем в ближайшее время.

— Как мыслилась связь с немецкой разведкой? Как вам надлежало передавать данные, интересующие ее? — спросил Поляков.

— На этот счет я получил подробнейшую инструкцию. Во-первых, попытаться передавать сведения по радио. Меня предупреждали, что рация уже вышла из строя, так как кончилось или кончается питание. Если окажется возможным, передать хотя бы очень краткое сообщение о благополучном прибытии. Собрав все сведения, со всеми встретившись, я должен был через шесть-семь дней перейти обратно линию фронта на том же участке. Они там, в немецкой разведке, считают этот путь перехода вполне надежным.

— Какую вы получили инструкцию на случай вашего задержания? — поинтересовался Поляков.

— Меня уверяли, что я снабжен отличными документами. Поэтому, если бы меня задержали, мне следовало вести себя уверенно, развивать свою легенду, то есть легенду, связанную с именем Шубина, называть фамилии командиров, номера частей. Немцы убеждали ни при каких обстоятельствах не сознаваться в том, что я — их агент. А если признаюсь, то, мол, меня обязательно расстреляют. Дескать, никакой пощады не жди.

Чем больше Иванцов рассказывал, тем легче становилось у него на душе. Впервые за эти дни вопросы и ответы не носили характера допроса, это была скорее деловая беседа, и Иванцов охотно принимал в ней участие. Он старался сказать все, что могло хоть как-то помочь нашей контрразведке. И здесь, в этой обстановке товарищеской беседы, ему удалось вспомнить слова Эрлиха о планах немецкого командования, о которых он забыл во время допросов. Это были очень важные сведения. Эрлих как-то проболтался о том, что фюрер решил отложить на некоторое время захват Ленинграда, до окончания операций на Волге и на Кавказе. В связи с этим Эрлих велел Иванцову передать агентам, чтобы они обосновывались в городе надолго.