Захарий Захариев - Верность

— Есть, но о наступлении русских умалчивают. Хвастаются успехами: окружили и уничтожили партизан. Сообщают имена убитых. Среди них одна женщина…

Апостолов развернул газету «Утро».

— Вот.

Горан начал жадно читать. Руки его дрожали, на бледном лице выступили красные пятна. Будто удерживая в себе страшный крик, он плотно сжал побелевшие губы.

— Убиты! — с болью вырвалось из его груди. — Убиты!

Апостолов понял, как глубоко задело Горана это сообщение, как оно потрясло его. Ему хотелось сказать товарищу что-то утешительное, но он не находил подходящих слов.

— Вы их знали? — наконец спросил он.

— Они были мне товарищами и братьями.

Апостолову хотелось сказать Горану о том, что они отдали свою жизнь за светлое будущее Болгарии… Но он молча положил ему руку на плечо — это все, чем он мог выразить свое сочувствие товарищу. Они поняли друг друга, и сердца их объединились жаждой мести.

— Хорошо, когда люди верят друг другу, — сказал неожиданно Апостолов. — Еще немного, и родина наша будет свободной.

В списке убитых были имена Славки и Сашо. Горан еще раз прочитал это сообщение: чуда не произошло, в бесстрастном перечислении имен павших он нашел их имена.

Больше Златанов уже не в силах был оставаться один. Решения одно за другим приходили в голову. Он взял пистолет, проверил обойму, положил запасные обоймы в карман и направился к двери. (Он забыл даже о том, что находится под домашним арестом.)

По дороге к аэродрому услышал рев взлетающего «мессершмитта». Он спешил, будто каждая минута решала исход дела. Решил не скрываться от командира, а, напротив, искать с ним встречи. Первое, что пришло ему в голову, — расправиться с ним немедленно, если он посмеет кричать на него. Потом — к самолету. Каждый, кто постарается помешать ему, будет убит. А там — курс на восток!

К удивлению, командир встретил его довольно дружелюбно. Осведомился о состоянии здоровья. Поворчал, что вид его оставляет желать лучшего. О наказании даже не обмолвился, словно Горан вернулся в эскадрилью после отпуска или болезни. Он рассказал ему о новостях на аэродроме и за его пределами. От него Горан узнал, что полчаса назад Владимиров вылетел в Софию, его вызвал специальной радиограммой генерал Брадов. Командир эскадрильи поглядывал на часы:

— Через двадцать минут должны приземлиться десять немецких транспортных «юнкерсов».

— В распоряжение нашего полка? — полюбопытствовал Горан.

— Нет, они останутся в их распоряжении. Летят с румынского аэродрома, из Добруджи.

— Отступают, — с удовольствием констатировал Горан.

— Авиация не отступает. Для нее не существует этого слова, она перебазируется, — возразил командир эскадрильи. — Мы тоже скоро… Но это под большим секретом: ждем приказ о перебазировании в Божуриште. Неплохо, правда?

— Да, — машинально ответил Горан.

— Нынче здесь, завтра там… И совершенно секретные сведения: нас с нетерпением ждут софийские девушки. У вас, надеюсь, есть там подружка?

Горан нащупал в кармане пистолет. «Застрелю, гад! Еще одно слово…»

— Я не задерживаю вас, Златанов! Небось соскучились по самолету? — Словно выдохшись, командир эскадрильи тяжело опустился в кресло.

Горан поспешил к стоянке. Любезность командира и новости, в которые он посвятил его, говорили о том, что наступают перемены. На аэродроме чувствовалась напряженная тишина. На лицах людей можно было прочесть нетерпение или затаенную радость. Техники и солдаты собирались группами и что-то вполголоса обсуждали.

Тончев и Апостолов вышли из казармы. Они только что говорили о Златанове. Увидев его у самолета, направились к нему.

Неожиданный вылет Владимирова окончательно протрезвил Апостолова — прошел слух, что Владимиров — фашистский агент. Теперь это не вызывало сомнения.

Немецкие самолеты один за другим появлялись над аэродромом. Они приземлялись в его северо-западной части. Тончев, Апостолов и Златаиов наблюдали за посадкой. Первый летчик, по мнению Горана, сел плохо. Апостолов обратил внимание на то, что самолет новый. Вот приземлился видавший виды ветеран.

— Летчик — старый волк, — констатировал Тончев. — Смотри, как сел — на все три точки!

Когда приземлился последний самолет, Апостолов спросил, обращаясь к Горану:

— Что вы считаете характерным для этой десятки?

— Вылетали в спешке, нервничают. Полет внеплановый, — ответил Горан.

— Да они просто сбежали, — добавил Тончев. — Посмотрите вон на того голубчика. — Тончев указывал на растрепанного летчика, который своей одеждой выделялся из общей массы. — Ей-богу, его затискали в кабину прямо с кровати! Молодцы братушки! Гонят фашистов, штаны не дают надеть!

— По всему видно, не на один день располагаются, — заметил Апостолов. — Что же мы? Оттуда их выкуривают, а мы их здесь пригревать будем?

Горан понял, что Апостолова тоже гнетет бездеятельность. Он уже не может спокойно ждать подходящего момента. Хочет искать этот момент, идти на риск. Того же хотел и Горан.

— Мы должны сделать так, чтобы этот аэродром был их последним аэродромом. Как это сделать? — спросил Горана Апостолов. — У вас есть какое-нибудь предложение?

У Апостолова уже созревал план, но он хотел знать мнение товарищей. Мнение Златанова в данном случае было для него важным. Златанова уважали за хорошее знание своего дела, он был отличным летчиком и знал самолет как свои пять пальцев. Осуществить задуманный Апостоловым план должен помочь Тончев — мастер на все руки, хитроумный изобретатель невидимых неполадок, которые держат самолеты на земле.

— Они поставили самолеты на небольшом расстоянии друг от друга, — продолжал Апостолов. — Пост у них свой.

— Необходимо уточнить задачу, — вмешался Тончев.

— Расстрелять фашистов и сжечь машины, — предложил Златанов.

Апостолов понимал состояние Горана — им руководила сейчас жажда мести. «Надо предостеречь его от необдуманных поступков».

— Так… Расстрелять и сжечь… Мы нарушим конспирацию. Командир эскадрильи заодно с немцами. Мы должны постараться привлечь на свою сторону и тех, кто заблуждается, и тех, кто недостаточно понимает обстановку. Нам еще предстоит бороться. Я думаю, — Апостолов посмотрел на Тончева, — выполнить свой план мы должны как можно хитрее. Самолеты не должны взлететь, но это надо сделать так, чтобы подозрение не пало на наших ребят.

— Это я принимаю, — согласился Тончев. — Зачем жечь самолеты? Я всю жизнь вожусь с ними, как врач с больными.

— Сентиментальность! — возразил Горан.

— Пусть сентиментальность, я не обижаюсь. Самолеты надо сберечь. Они нам пригодятся. Так и Апостолов думает. Пловцу обидно тонуть, когда виден берег, к которому он так долго плыл…