Захарий Захариев - Верность

— Ранило тебя, парень? — спросил один, постарше.

Горан не понял слов. Крестьяне переглянулись, недоуменно пожали плечами. Вопрос повторил второй крестьянин, помоложе:

— Ранен, что ли, спрашиваем тебя?

Горан медленно поднял голову. Он догадался, о чем его спрашивают.

— Нет, не ранен.

— Помоги! — попросил пожилой молодого, желая поставить Горана на ноги, чтобы удостовериться, в самом ли деле тот цел и невредим.

— София горит. — Горан посмотрел в сторону города. Долину застилало дымом.

— Болтали, что немец будет оборонять Софию… — с раздражением заметил старший. — Да где там…

— У меня в Софии живут родственники…

— Н-да…

По черному вспаханному полю, то показываясь, то скрываясь за холмом, скакала белая лошадь. Остановив коня перед Гораном, ездок лихо спрыгнул на землю, его острые коленки вылезали из ветхих штанов.

— Пожалуйста, господин офицер! — он указал на коня.

Горан сложил парашют.

— А кто вернет мне коня? — спросил ездок.

— Найдешь его на аэродроме. Спросишь там Горана Златанова.

Крестьянин призадумался. Потом неожиданно и сам вслед за Гораном вскочил на коня, обхватил его руками.

— Так лучше. Я видал картину — ополченцы на Шипке так ездили.

Командир полка стоял перед штабом, держа в руках фуражку. Его сутуловатая фигура, будто вбитая в землю, застыла в тревожном ожидании. В этом бою его полк понес большие потери, хотя точно подсчитать их еще не успели. Ему хотелось надеяться, что многие летчики приземлились на другие аэродромы или совершили вынужденную посадку. Немецкие самолеты тоже поднимались по воздушной тревоге, но они не ввязывались в бой, не пришли на помощь болгарским летчикам.

Полковник в гневе и обиде кусал губы. Он заметил двух всадников и ждал их приближения. «С какой вестью?..» — раздумывал полковник.

Горан осторожно, словно что-то живое, положил на землю парашют и направился к полковнику.

— Сбил один «Лайтнинг», таранил Б-29, прыгнул с парашютом, — доложил он.

— Что можете сказать о наших?

— Симеонов и Николов погибли… О других ничего не знаю.

— Уже четверо, — сокрушенно вздохнул полковник.

Хотя американцы тоже понесли немалые потери, полковник боялся показать свою растерянность подчиненному.

— В самолете, тараненном вами, — сказал он, — погибли трое. Трое выбросились с парашютом.

— Я получу новый самолет? — спросил Горап.

— Вы не знаете, что с Софией? — перебил его полковник. — Центр, дворец — разрушены?

— Центр и дворец хорошо охраняются, господин полковник. Горит София. Как же с самолетом?

— Не спешите. У вас еще будут вылеты, будут важные задачи. Надеюсь, уже недолго ждать.

Дни проходили за днями без вылетов, но полные какого-то тревожного ожидания. Механики ремонтировали самолеты, летчики занимались спортом, проводили стрельбы или убивали время кто как мог.

Горан побывал в Софии. Он не предполагал, что разрушения настолько велики — невозможно было узнать город. Теперь он уже не сомневался в правильности своего решения — защитить Софию. «Нет, это у них не борьба с фашизмом, — говорил себе Горан. — Это разбор!» Он не сомневался, что американцы знали о том, что в Софии нет военных объектов.

Вскоре он узнал и о «важной задаче», на которую ему намекал полковник. Однажды командир выстроил полк и торжественно зачитал приказ командования. Летчики узнали, что создается эскадрилья для борьбы с советскими разведывательными самолетами. В ее состав включен и кандидат в офицеры Златанов — в качестве ведущего, ведомый — фельдфебель Владимиров, техник — Тончев. Горан слушал напыщенную речь командира с возрастающей тревогой и гневом. Что же это такое? Он еще думал о разрушенной Софии, о той битве, в которой считал себя правым. И вдруг его втянули в это грязное дело! «Воевать с советскими летчиками?! Нет, это уж слишком, господин полковник!»

— Личному составу эскадрильи предоставляется пятидневный отпуск! — услышал Горан. Он подошел к полковнику.

— Прошу вас отстранить меня от выполнения этой задачи!

— Потрудитесь объяснить причину! — рявкнул в ответ полковник.

Горан понял, что свалял дурака, и постарался свести свою просьбу к шутке.

— Не умею плавать. Боюсь летать над морем.

— Командование возлагает на вас большие надежды. Вы должны гордиться оказанным вам доверием! — Полковник испытующе посмотрел Горану в глаза. Тот почтительно наклонил голову.

— Польщен доверием!..

Сбитый с толку, полковник покачал головой; он решил, что парень набивает себе цену.

Горан принял решение. Оно не было внезапным. Он понимал его необходимость. Отпуск пришелся кстати; в тот же день Горан отправился в свое родное село.

Когда потемневшая от времени дверь устало скрипнула, мать Горана не оглянулась. Она сидела на низенькой табуретке перед окном, смотревшим на сумрачный закат, и вязала.

— Рановато что-то нынче, Тома, — проговорила она, не отрываясь от вязанья.

Горан увидел родные стены, знакомые стол и лавку, самодельные табуретки. Прохладный запах земляного пола, запах обветшалого дерева вернул его в детство. Мерно покачивались спицы в руках матери. Горан осторожно подошел к ней и тихо произнес.

— Это я, мама!..

Голос, который она распознала бы среди тысячи голосов, позвал ее. Она отложила вязанье, привстала, онемев от радости. Привычным движением поправила платок на голове, одернула фартук, все еще не веря своим глазам.

— Ты ли это, сын мой Горан?! Ох! — Она попыталась взять чемодан, который он держал в руке, стоя перед ней.

— Тяжеловат, — сказал Горан и поставил его на пол.

— Вот хорошо-то, господи! А я все думала о тебе. Сегодня утром петух вскочил на порог, да так громко запел! Ну, думаю, Горан вспомнил обо мне.

Горан присел на табуретку, взял за руку мать и посадил ее рядом с собой.

— А где Тома, Симеон?

— Тома небось в читальне, а Симеон — с молодыми на площади. Ох, сынок, сынок, вспомнил наконец о доме!

Горан снял френч, повесил его на гвоздь у двери. И мать, обрадованная встречей, принялась хлопотать. Потом она зажгла подслеповатую керосиновую лампу и при свете ее все смотрела и смотрела на сына счастливыми, повлажневшими глазами.

Ей было о чем поговорить с сыном. Какие только слухи не ходили по деревне! Они тревожили ее материнское сердце. Вчера сельский староста, ухмыляясь, сказал ей:

— В газетах пишут, Драга, твой сын отличился в бою.

Он говорил это так, будто ее сын не на войне, а на гулянке. А каково там парню! Разве легко ему в небе воевать! Ночами она не смыкала глаз, ей казалось, может, думами своими она сбережет его. Поговорить бы с ним, расспросить обо всем, да нет его рядом. И сжималось материнское сердце от боли и тоски по родному сыну.