Николай Асанов - Катастрофа отменяется

М е д с е с т р а. Очень-очень замечательно! Моральные темы вам очень-очень удаются! И эта учительница с ее безответной любовью… Написали бы обо мне, Тамара Константиновна?

В о л о ш и н а. А почему бы и нет? Он вас соблазнил, уехал домой к скучной и серой жене, а там мучается и казнится и боится признаться себе, что любит только вас…

М е д с е с т р а (с придыханием). Правильно! Боже мой, как все правильно!

В о л о ш и н а. Он читает эту статью, понимает, что это о нем, в нем пробуждается утерянное чувство, он швыряет газету жене, кричит: «Вот кого я люблю!» — и едет сюда. А уж тут о его трудоустройстве мы позаботимся. Какая у него специальность?

М е д с е с т р а. Автомеханик. Он мог бы работать и у нас в санатории. Так мы и мечтали, пока кто-то не написал его жене… Вот карта Чердынцева. Только уж вы, Тамара Константиновна, никому…

В о л о ш и н а. Что я, не знаю?

И верно, все знает! И знает, как достичь наибольшего успеха при наименьших затратах.

Чердынцев осторожно опустился на стоявшую у стены банкетку — боялся, что скрипнет под ногой рассохшийся паркет, — и слушал свою собственную анкету так, будто ему прорицали судьбу. Читала медсестра, Волошина, возможно, записывала. Конечно, для виду. Чтобы сестра поверила, будто ей и в самом деле нужны эти «данные».

— Чердынцев, Александр Николаевич. Кандидат физических наук. Подумать только, нет, вы прямо счастливица, Тамара Константиновна!

— Валя! — Это как ожог хлыста. Затем спокойно: — Я же сказала, что мне нужны эти данные для статьи.

— Да, да, Тамара Константиновна! — Этакий подхалимский голосишко. И потом вдруг, как запрещенный удар: — А мне показалось, когда вы такая сияющая пришли, что Александр Николаевич вам признался в чувстве. Я ведь видела много раз, как он на вас поглядывает. Правда, сам он к вам не навязывался…

— Ну, если бы я захотела…

О, неистребимое самомнение хорошенькой женщины! Ведь даже эта недалекая медсестра все поймет по одной твоей интонации! И Валя действительно сказала со всей мстительностью униженной подруги:

— А поплыть за ним? Я даже думала, что вы прикинетесь там утопающей…

— Такие мужчины не любят слабых женщин! — отрезала Волошина. — Что там дальше?

— Начальник гляциологической станции Академии наук на Памире. Адрес: кишлак Темирхан, Горный округ, станция АН. А что такое — гляциологическая станция?

— До сегодняшнего дня я и сама не знала. Изучают горные ледники.

— Возраст — пятьдесят два года. Не женат…

— Что?

— То именно: не женат! Черным по белому. Дальше вес, рост, чем болел раньше, награды… Читать?

— Но почему — не женат?

— Стало быть, разведен и не хочет об этом вспоминать. Участвовал. Ранен дважды: в грудь и в ногу. Два ордена Красного Знамени и три медали. Расширение легких. Глухие тона сердца…

— Ну, шрамы я сама видела, а расширение легких и сердца — это от гор. Он мне много интересного рассказал. Но почему он не женат?

— Вот вы и спросите! А понравится — так и выходите за него. Что ж вы не записываете, Тамара Константиновна? Или так запомните?

— Помолчи, Валя!

— Вам хорошо командовать, а если нас кто услышит? — Как видно, угар от обещания прислать мужа по почте у Вали проходил. — Я пойду взгляну…

— Иди, иди…

Послышался шум отодвигаемого стула, и Чердынцев, встав на цыпочки, тихо отступил в темный коридор. Переждав там за пальмой, пока стихли шаги вернувшейся в дежурную комнату Вали, он медленно поплелся к себе. Снотворного ему больше не хотелось, хотя надежд на спокойный сон и не прибавилось.

Утром он до завтрака ушел в город. Ни на пляж, ни куда-либо еще, где ему на глаза попала бы Волошина, идти не хотелось.

У него еще больше месяца отпуска. Будем считать, что здесь отдохнуть не удалось. Самое правильное сейчас — уйти в подполье. Оно у Чердынцева огромно, как весь мир, а точек соприкосновения с этой молодой дамой никаких. И в то же время он не обидит ее. Он просто исчезнет. Никогда он не обижал ни детей, ни женщин, постарается и впредь этого не делать.

На «Петре Великом», уходившем в Батуми, оказались свободные каюты. Теплоход не очень комфортабельный, курортникам подавай либо «Россию», либо «Победу»! Тем лучше, пусть будет «Петр»!

В Батуми он совсем забыл об этом странном эпизоде. Ходил с рыбаками в море ловить тунца, сидел вместе с ними в кофейне у дяди Саши, на пороге которой и на тротуаре из каменных плит всегда ждали прихода удачливых друзей и играли в нарды местные кофепийцы, пока кто-нибудь не пригласит на чашечку кофе, приглашал и сам всю ожидающую ораву и чувствовал себя прямо-таки первобытным человеком, за тем лишь исключением, что кофе и обеды для него готовили на газовой плите. А потом, когда устал от отдыха, вернулся на Памир. И все кончилось, как будто ничего и не было…

Нет, кое-что осталось.

Осталась внезапная тоска, которая вдруг охватывала Чердынцева в самое неподходящее время: когда не удавалась какая-нибудь самоважнейшая работа; когда из Академии приходил пакет, с анализом проделанных группой Чердынцева расчетов и оказывалось, что счетно-решающая электронная машина «Молния» отнюдь не согласна с их оптимистическими выводами; когда начинались недельные бураны на леднике и станцию заносило снегами так, что приходилось прокапывать норы к дверям или выбираться через специальный лаз на крыше…

Тогда тоска бывала непереносимой, и Чердынцев слонялся по станции, словно терьякеш [2] Терьяк — опиум. , хотя сотрудники знали, что их руководитель и вина почти в рот не берет, особенно зимой. Летом, после обхода ледника, если сотрудник искупался в ледяных озерах, он выдавал «пострадавшим» немного спирта и сам, случалось, принимал его, как противопростудное.

Однажды зимой почтальон, тот самый, который погиб потом под Темирханом, как предполагал Адылов, доставил на станцию частное письмо, адресованное начальнику. Чердынцева не было дома — ушел на проверку верхних датчиков на плоскогорье: туда уходили с ночевкой, а бывало, что застревали и на неделю из-за метелей в Ледовом приюте, — стоял там каркасный домик на две койки с печкой и запасом топлива и пищи. Каракозов и Галанин, делившие власть и ответственность на станции в случае отсутствия начальника, долго разглядывали обычный «гражданский» конверт с размашисто написанным адресом. «От женщины!» — брякнул Галанин, но Каракозов не поверил. Письмо было положено на письменный стол начальника и ожидало его еще трое суток. Галанин, «начальник» радиостанции, поговорил даже с гляциологами, дежурившими на леднике Федченко, об этом таинственном письме. Гляциологов — раз-два и обчелся, они друг о друге знают все. Федченковцы не поверили, что Александр Николаевич может получать письма от женщин. Обо всем этом Чердынцев узнал уже весной, встретясь с федченковцами на зональной конференции. А тогда он получил письмо на третьи сутки.