Игорь Срибный - ПЛАСТУНЫ

Хоть глаза Василя и привыкли к темноте, и он держал в поле зрения и «дозорного» и колоду, за которой укрылся напарник, а слух его был обострен до предела, двое хиджретов появились пред ним совершенно неожиданно. Они возникли, словно выплыли прямо из воздуха, с обеих сторон от «дозорного», но что-то, видимо, показалось им не так, поскольку оба замерли, не делая никаких попыток убрать его. А колода и напарник были теперь скрыты от глаз Дубового силуэтами хиджретов.

Василь сделал шаг, выходя из своего укрытия, и обрушил свои пудовые кулаки на головы врагов. Но его кулаки рассекли только воздух, и опытный казак тут же сделал шаг назад, а в том месте, где он стоял мгновение назад, сверкнули молниями два клинка.

Дубовому ничего не оставалось, как схватить саблю, которую он заранее прислонил к дверному косяку, и наотмашь рубануть ею, стараясь достать ударом обоих противников. Один из них рухнул, перерубленный почти пополам, а второй вдруг исчез, и в тот же миг из-под колоды раздался сдавленный хрип. Дубовой шагнул к колоде и, чуть не споткнулся о два тела, которые переплелись так, что невозможно было понять, где свой, где чужой. Но вот тело, находившееся сверху дернулось и затихло, а из-под него, хрипя и кашляя, с трудом выбрался Вареник. Видя, что с товарищем происходит неладное, Василь помог ему приподняться и прислонил спиной к колоде. Вареник обнял его рукой за шею и, притянув его ухо прямо к своим губам, едва слышно прошептал: «Вин мэнэ вбыв, сука нэхрэщена…» И тут только Дубовой нащупал рукоять кинжала, торчащую у друга прямо под сердцем.

Василь перевернул тело врага и понял, что тот тоже мертв. Удар кинжала Вареника, видимо, пришелся ему в печень, потому что вся земля под телом хиджрета была залита кровью, которая тяжелыми толчками била из распоротого правого бока горца.

«Вот тебе и взяли живьем» - подумал Дубовой, вспомнив наказ атамана. Памятуя его же приказ никому не покидать своих засидок до особой команды, чтобы не помешать работать другим парам пластунов, Василь уселся на сырую землю рядом с телом друга. Вареник был еще жив - он тяжело и хрипло дышал, но дыхание его становилось все прерывистее, и вскоре он затих совсем.

Дубовой наощупь нашел и прикрыл глаза товарища, с которым прошел долгий путь от запорожских порогов до этого безымянного, Богом забытого селения, и огромным своим кулаком смахнул с глаза надутую ветром слезу…

Прошло немало времени, прежде чем он услышал из темноты чей-то тихий окрик «хлопцы, вы где?». Василь поднялся на ноги и так же тихо откликнулся. К нему подошел Лукьян Синица и, присев на колоду, шепотом спросил:

- Ну, что у вас? Взяли басурман?

- Не смогли живьем, - ответил Дубовой, - Больно резвые попались, пришлось насмерть валить.

- Хреново, брат, дело. Взяли живьем только троих нехристей, а наших потеряли четверых.

- Пятерых, – уточнил Василь. – Вареник около твоих ног лежит. Прибрал Господь казака.

- Ладно, брат Василь, жалкуй – не жалкуй над телом побратима – такая наша доля казачья, - сказал Лукьян, положив тяжелую руку на плечо Дубового. – Давай отнесем тело к остальным, к погребению готовить.

Они подхватили ставшее вдруг невероятно тяжелым тело Вареника и понесли в селение…

Когда в саклю, куда сносили казаков, погибших в ночной схватке с горцами, внесли тело Вареника, первым, кого увидели Дубовой и Синица, был Заруба. Атаман стоял, склонив низко голову и, сложив молитвенно руки, что-то тихо шептал. «Молитву читает», - подумал Дубовой. Они тихо положили тело пластуна в ряд с другими и встали рядом с Гнатом, отдавая дань памяти погибшим. Дубовой мельком взглянул на атамана и поразился перемене в его лице – всегда открытое и добродушное, оно сейчас казалось высеченным из камня. Резкие морщины пролегли возле рта и избороздили лоб, а вьющийся чуб стал почти седым.

Закончив молитву, Заруба затуманенным взором глянул на товарищей и дрогнувшим голосом сказал:

- Вот так, браты… За одну лишь ночь потеряли мы пятерых наших верных казачков. Да каких! Один к одному были герои, все прошли – и ногайцев, и крымчаков, и шляхтичей, и горцев били. И вот, на тебе все разом буйные головы сложили… Шайтаны настоящие – эти психадзе да хиджреты. Бьются до смерти все. Чудом только смогли мы троих живьем взять…

Гнат натянул на голову папаху и кивнул казакам, чтоб шли за ним.

Ночь была по-прежнему темной и ветреной. Все небо затянули черные, готовые пролиться дождем тучи. Пряча голову от резких порывов ветра, Гнат сказал товарищам:

- Там Петренко пытает пленников. Пойдем, узнаем, что ему удалось выведать.

Они вошли в низкую саклю, освещенную только светом самодельной нефтяной коптилки, и тихо уселись на лавку, стоящую вдоль стены. В центре сакли стояло лишь две кривых табуретки, на которых друг против друга сидели Петренко и пленный горец. Скрытый тенью, в углу на корточках примостился Уляб, готовый переводить слова хиджрета.

Есаул Петренко, пожилой казак, возраст которого никто не знал, кроме Зарубы, двадцать лет был пленником турков. Пятнадцатилетним парубком продали его турки индийским купцам, и довелось пареньку постранствовать по этой великой стране и повидать всякого дива. Последние десять лет плена прожил он в глухом храме в Гималайских горах, где научился у монахов многим секретам учения Иоги, и многое мог делать сам, как со своим телом, так и с противником. От него Заруба научился биться, не касаясь соперника ни рукой, ни клинком. От него научился заговорам от пули, от кровотечения, от укуса змеи, от сабли разящей. Все заговоры, которым научил его старый чаклун, начинались словами: «Я буду шептать, а ты, Боже, спасать…» А было диду Петренке уже девяносто два года, хотя на вид – лет шестьдесят пять, не более…

Казаки пришли как раз вовремя – Петренко только начинал священнодействовать.

Он долго внимательно смотрел в глаза хиджрету, который был третьим из захваченных, затем сделал руками несколько движений над его головой, не касаясь ее, и глухим голосом затянул какой-то медленный монотонный мотив. Хиджрет опустил голову на грудь и, казалось, задремал. Петренко встал со своего колченогого табурета и кивнул головой Улябу. Проводник уселся на его место и заговорил с пленником. Горец долго и обстоятельно что-то ему рассказывал, и Уляб слушал и кивал головой, давая понять, что понимает, о чем идет речь, хотя горец так и сидел, не поднимая головы, и не видел кивков Уляба.

Выговорившись, хиджрет упал с табурета, потеряв сознание.

Уляб поднялся и, обращаясь к Зарубе, доложил:

- Ну что, он говорит то же самое, что и остальные: должны были вырезать казачьи дозоры и высмотреть сакли, где находятся раненные. Другая группа должна была найти скважину, откуда бьет земляное масло и охранять ее до прихода амира с остальными горцами и запасом пороха. Затем, смотреть, чтоб никто из казаков не вышел на улицу и не обнаружил их. После этого один из них – зовут Карам, должен был обмотать стрелу намоченным в нефти куском холста и, подпалив его, запустить стрелу в небо.