Григорий Покровский - Ввод

Бурцев вздрогнул, опомнился. Он обхватил Асю руками ниже плеч и потянул к себе. Ася засмеялась.

— Ты всегда был неуклюж, мой мишутка косолапый. Давай застелем постели и разденемся.

Две кровати поставили вместе, Бурцев глядел, как Ася медленно и аккуратно заправляла их, и вспоминал супружескую жизнь, пусть короткую, но такую счастливую. Затем она начала медленно раздеваться. Бурцев не выдержал, вскочил, схватил её на руки и понёс к кровати. Он целовал её груди, губы, втягивал ноздрями запах волос.

— О, какой приятный запах! — восклицал он.

— Это запах мыла и веника эвкалиптового, — сказала она.

— Нет — это твой запах, я его помню ещё с севера, когда мы с тобой только начали встречаться. Я его никогда не забуду. Тогда на перроне, я его поймал чуть-чуть и почти одурел.

— Ты как Наполеон, он, возвращаясь с похода, писал Жозефине записки: «Не мойся».

— Все, верно, любил её запах, он его возбуждал. Вот и меня твой запах возбуждает. Просто дурею от него.

Он снова прикоснулся губами к её телу, они жадно целовали друг друга, пока не слились в одно целое. Потом отдыхали и снова целовались и снова сливались вместе.

— У, какой ты жадный. Что, давно женщины не было?

— Ой, Асенька, девочек и мальчиков накопилось на целый полк.

— Василёк, у меня как раз период такой, может и получится.

— Что получится?

— Глупенький, не что, а кто. Девочка или мальчик может получиться.

— Ася, дитя любви — это же прекрасно.

— Да, миленький мой, — она прижалась к его груди, обнявшись, приятно уставшие оба, уснули. Проснулись от стука в дверь. Это стучал Никольцев. Бурцев открыл дверь.

— Э, молодёжь, завтрак подан.

— А сколько времени? — спросила Ася, высунув голову из-под одеяла.

— Уже девять утра. Из столовой завтрак принесли, стынет.

Никольцев вышел.

— Ой, мне же на работу! — воскликнула Ася, спрыгивая с кровати.

— Какая работа, — сегодня же выходной.

— Тьфу ты, я и забыла, мне показалось, вчера было воскресенье.

— Конечно, концерт, наша встреча, мне тоже казалось, что воскресенье.

— Все равно надо ехать, кого-то могут привезти.

— Но там же есть хирурги кроме тебя?

— Там одни мужики остались, водки напьются и с бодуна лезут оперировать. Руки дрожат, скальпель не могут держать, а мне жалко ребятишек. Глядишь, кому-то и жизнь спасу.

— Сейчас позавтракаем, и я вас с Зоей отвезу, — сказал Василий.

Нет, нет, пусть лучше Локтев на санитарной машине. Меньше разговоров в госпитале будет. Заодно и Жургина навестит.

Через два дня Бурцев поехал в госпиталь. Ася выбежала к нему в белом халате, такой он её ещё никогда не видел. Он загадочно взглянул на нее.

— Что-то не так, Вася? — она судорожно поправляла на себе халат.

— Нет, что ты, такую я тебя ещё больше люблю. Он тебе так к лицу.

— Перестань ты, — Ася застеснялась и надвинула ему почти на глаза панаму. Бурцев сдвинул панаму на макушку.

— Нет, правда, тебе идет быть доктором.

— Я уже вся измучилась, два дня тебя не было, целая вечность. Уже, было, хотела с Локтевым к тебе приехать. Всё выглядываю, думаю, появится ваша санитарная машина, а её нет. Пойдём ко мне, чаем тебя угощу. Ты кушать хочешь?

— Нет, я в полку поел.

— Надолго приехал?

— Часа на два.

— У, так мало, всего два часа.

— Асенька, работы много, — как бы извиняясь, сказал Бурцев. — Завтра я снова приеду, а ты ко мне в субботу с ночёвкой на два дня. Командир мне в общежитии отдельную комнату выделил, перетасовал, уплотнил. Так что у нас с тобой отдельная комната, правда, маленькая, но зато своя, отдельная.

— У нас, Васенька, и на севере была маленькая. Ты что забыл? Чай пойдём пить. Посмотришь, как я живу. У нас тоже с Зоей маленькая.

— Я хотел бы навестить Жургина. Как он там?

— Стабильно тяжёлый, жду седьмого дня.

— А почему именно седьмого?

— Кризис, как правило, на седьмой день.

Жургин лежал недвижимо. На его исхудавшем, бронзового цвета лице Бурцев не увидел признаков жизни.

— Олег, к тебе гости, — сказала Ася.

Его ресницы зашевелились, открыв огромные глаза. Бурцеву показалось. Что на исхудавшем лице, большую часть занимали только они. Увидев Бурцева, Жургин хотел улыбнуться, но его лицо искривилось в какой-то гримасе. Василий взял лежавшую поверх одеяла руку Жургина и слегка придавил, ответа не последовало. Вялая, почти недвижимая рука, отпущенная Бурцевым, легла на одеяло. Ася взяла руку и нащупала пульс.

— Скоро пойдёшь на поправку, — улыбаясь Жургину, сказала она.

В палату вбежала Зоя.

— Здравствуйте, Василий Петрович. Пришли Олежку навестить?

— Здравствуй, Зоя, вот фрукты Олегу принес, — Бурцев подал Зое свёрток.

— Какие фрукты, Василий Петрович? Мы ещё не кушаем, мы только растворчики.

Зоя поправила завернувшийся шланг капельницы, затем сунула руку под одеяло и что-то пощупала у Жургина.

— Писать хочешь? — Жургин моргнул большими ресницами.

— Всё, всё, Василий Петрович, свидание закончено, уходите, нам помочиться надо.

Бурцев и Ася вышли. В коридоре попадались им навстречу искалеченные молодые парни.

— Зоя командует как хозяйка, — пошутил Бурцев.

— Правильно она делает, любое посещение для него лишняя нагрузка. Ты думаешь, утка её обязанность? Она просто к нему никого не подпускает. Спит по три часа в сутки, проснётся чуть заря и к нему бежит. Влюбилась по уши. Не дай Бог, что с Жургиным случится, не знаю, что с ней будет. Ты, Вася, иди, я сейчас халат сниму.

Бурцев вышел на улицу. Госпитальный воздух из лекарств, вперемешку с хлоркой, долго ещё стоял во рту. Через пять минут вышла Ася. Она спускалась с крыльца в розовом сарафане, из-под сарафана выглядывали красные плечи. Кожа на них местами начала шелушиться.

— Что это, Ася? — смеясь, он показал на плечи.

— Это загар имени Кобзона, четыре часа пел, а солнце так пекло! Не только я одна, все наши, кто там был, так загорели.

Вошли в комнату, Ася включила в розетку чайник.

— Вот так мы и живём, — закончив свою работу, сказала она. — Вот это Зойкина кровать, а это моя.

Бурцев присел на край стула, Ася стала возиться с заваркой.

— А как же Вадим?

— Ты о чём, Вася?

— О любви Зои к Жургину. А Вадима куда денет?

— А что Вадим! У него семья, и потом, это получилось уже после того. Мы когда ехали от вас, Локтев рассказал про Олега. Они с ним с одного посёлка даже с одной улицы. Когда Олегу было десять лет, у него погиб отец. Баллон взорвался, он сварщиком был. Буквально через год и мать умерла. И он с двенадцати лет воспитывался в детдоме. Как узнала Зоя, что он сирота, в лице переменилась. Жалостливая она.

— Это же не любовь, Ася, это же жалость.

— Э, Вася, не говори, у женщины трудно понять, где жалость, а где любовь. Жалость и любовь в обнимку ходят.