Давид Каспер - Невиртуальная реальность (сборник)

Водитель взвалил мешок на плечо.

– Помоги, а? – Попросил он кряхтя. – Тяжело...

Но Яцкевич сел на землю и закурил сигарету.

– Обойдешься. Ты еще мамины котлетки не выкакал. Дурной силы в тебе много. Пошел!

Сгибаясь, «дух» потащил мешок. Максим остался курить на свежем воздухе. Он мечтал о «гражданке».

И хотя солдат прослужил меньше года, жизнь дома, без кирзовых сапог и зимне-летних портянок, казалась ему фантастичной. Он прекрасно знал, что там, за забором из колючей проволоки, ездят разноцветные машины, гуляют девушки и можно лечь спать не по команде «отбой», а просто так, когда захочется. Теперь это казалось ему невероятным. Это были картинки из другого мира, с другой планеты. А ведь с девушкой можно познакомится, пригласить в кино, подарить ей цветы, и кто знает, что дальше...

Максим резко остановил себя. Эти мечтания ни к чему хорошему привести не могли. Это были сюжеты из книжек, фильмов. А в его жизни был завсклад Чингиз-Хан, бьющий лбом в грязный пол, и «дух», тяжело тащивший мешки с комбижиром. Стоило подумать о водителе, как он материализовался. Закончив разгружать грузовик, солдат подошел к Максиму и не спрашивая разрешения уселся рядом.

– Товарищ дедушка, – попросил он тяжело дыша. – Сигаретки не найдется?

Максим протянул ему три.

– Держи, заработал. А я пошел за гонораром. Калымакы по ихнему.

– По чьейному?

– По-казахски. Или по-узбекски. Послужишь с мое – все языки узнаешь.

Водитель молчал, глубоко затягиваясь. Затем широко открыл голубые глаза и простонал:

– Ой, доживу ли?

– А куда ты денешься? – Спросил Макс и добавил: – Думаешь, «дедом» быть легко?

Он надеялся, что Чингиз-Хан его не слышит. За самовольное прибавление года к сроку службы можно было получить в морду. И не раз. Но тут из глубины пропахшего мышами помещения подал голос дикий кладовщик.

– Яцкэвыч!! Ыды суда!! – Ревел он. Максим вскочил и махнув рукой водителю побежал внутрь.

Макс возвращался на КП длинной дорогой. Под мышкой была зажата буханка хлеба. В карманах лежала пачка маргарина и банка консервированного супа. Несмотря на молоток, старшине было бы трудно объяснить, чем именно он занимается, и Яцкевич по большой дуге обходил места его возможного пребывания.

«Скоро обед, – думал солдат. – Полдня уже прошло. Еще бы полдня как-нибудь откосить – и отбой. И день прожит не зря».

В отличие от других военнослужащих срочной службы, считавших два года службы бесцельно потерянным временем, Яцкевич был уверен: этот день прожит не зря.

Он не ошибался.

(Прошло много лет, но Максим не забыл ничего из своей армейской службы. И каждый раз, когда он вспоминал о времени, проведенном в полку ПВО под Воронежем, он думал о том, что если он прошел эти два года – он пройдет все что угодно. Тот бесценный опыт выживания в нечеловеческих условиях приобрести было невозможно. Нигде и никак.)

– Болыт. Очэн болыт.

Ванька потянулся. Это был здоровенный рыжий солдат рязанской внешности, милостью судьбы назначенный отбывать 2-х летнюю службу в Советской армии фельдшером. Служба подходила к концу. На столе лежал маленький календарь с проколотыми иголкой числами. До приказа об увольнении в запас оставалось 114 дней.

«Еще две недели, и надо стричься наголо», – счастливо подумал Иван. Обычай оболваниваться под ноль за 100 дней до приказа был свят.

Фельдшер надеялся уволиться одним из первых, в середине октября.

«А это значит... А значит осталось съесть 570 метров макарон, отлить 280 литров мочи, – подсчитал он, – 140 раз посмотреть 720-и серийную программу «Время»... Много. Очень много».

Он закрыл глаза. Голову кружило легкое опьянение. Полчаса назад прапорщик Грищенко принес гвардейский значок и был вознагражден 150-ю граммами спирта, который был немедленно выпит. Горло першило. Неразбавленный спирт обжигает гортань, а разбавленный – мутная гадость. И гадость женская.

Настоящий мужчина, тем более врач, никогда не унизит себя разбавлением.

Значок он намеревался перепродать связистам с трехсот процентной выгодой.

– Так я это... Того... Справка нужен. Болыт очен...

Несфокусированным взором Ваня окинул вошедшего в святая святых воронежского полка ПВО – амбулаторий. Святее была только, пожалуй, кухня.

Солдат был новобранцем. Новая гимнастерка коробилась. Плохо подшитый подворотничок несвеж. Не ослепительно белого цвета. На бритой голове отросла короткая, короче волоса зубной щетки, щетина.

«Распустили духов. Скоро в казарму баб начнут приводить. Станут водку пьянствовать и дисциплину нарушать». – Обязанность воспитывать молодое поколение лежала на старослужащих, и он решил действовать.

– Вон, – лениво процедил Иван и пояснил, – Зайди по уставу и обращайся, как положено к дедушке Советской Армии.

Фархат вышел в коридор. Судьба освобождения от вечернего наряда висела на волоске. Он подтянул и так затянутый до невозможности глубоко вздохнуть ремень. Проверил впившийся в шею крючок и подумал о матери. Было грустно. Фамилию, которую с гордостью носили его предки – изменили. Теперь он Фархат Наобов.

После того как рыжеусый старшина на вечерней поверке прочитал ее, полученную при рождении, истерику строя солдат ничто не могло остановить. После этого старший прапорщик вписал в военном билете в его фамилии «О» вместо изначального «Е». Теперь его дети будут носить чужое имя – Наобов.

Фархат вздохнул и постучал.

– Войдите, – раздался из-за двери нетрезвый голос.

Наобов открыл дверь и приложил руку к виску.

– Товарыш радовой, – он старательно произносил звуки чужого языка, – Разрешыте войти?

Тон был робким, просящим, и фельдшер смягчился.

– Да ладно. Чего уж там, заходи. Только называть меня надо не «товарищ рядовой», а «товарищ дедушка». Но повезло тебе. На первый раз – прощаю. Чего надо?

– Освобождений надо. В наряд мне сегодня.

– Да ты что, дух, оборзел? С какой это радости – освобождение?

– Болыт у меня. Очен болыт.

Ваня почесал шею.

– Ну раз болит – лечить будем. А как мы лечим – сам знаешь. Руки отрезаем, ноги выдергиваем. Что болит-то?

– Голова болыт. Думать нэ могу. Как о чем-то подумаю – сразу болыт. Освобождений надо.

Фельдшер задумался. Лечить голову он не умел. Кардинальное, оперативное вмешательство грозило тотальным прекращением жизнедеятельности, а единственное лекарство в его распоряжение – аспирин – он сразу отмел, как слишком простое.

– Вот что, чурка. Лечить тебя буду. Бегом в роту и брей голову. Волосы высасывают жизненные силы мозга. Через 10 минут чтоб был здесь. Начнем лечение.