Олдржих Шулерж - Всегда настороже. Партизанская хроника

Досталик — низенький, плотный, лет пятидесяти человек с румяным лицом и розовой плешью на круглой голове с нимбом белых альбиносовых волос. Такие же белые ресницы и красные глаза. У него собственное предприятие по изготовлению белья. Это означает, что жена его вместе с двумя или тремя девушками шьет, а Досталик занимается бухгалтерией и представляет администрацию фирмы. Но фирма мало интересует его. Куда больше волнует его подпольная деятельность. Он сумел организовать в городе группу Сопротивления, которая объединила патриотов, прежде всего из числа местной интеллигенции, образовала нелегальный национальный комитет и установила контакт с лондонским руководством. Тем временем в окрестностях Мезиржичи образовалась боевая группа Михала, с которой слились более мелкие группки из окрестных сел. Когда же потом в горном селении Озница появились партизаны Москаленко, Михал привлек их в свою группу. Это решило все: Досталику не оставалось ничего другого, как сотрудничать с более сильной группой Михала.

Большой Франта снял пиджак, но в мастерской его не оставил, а взял с собой на кухню. Там положил на стул рядом с умывальником.

Тем временем в мастерской Михал набросился на Досталика:

— И чего это тебе взбрело в голову привести его ко мне?

— Он хочет встретиться с Москаленко. А кто другой может помочь ему в этом? — защищался Досталик.

— Чем ты от нас дальше — тем лучше! — не успокаивался Михал, но говорил уже спокойнее.

— Но, но, Михал, не заносись! — бросил Ферда.

Ферда организовывал ребят в Хорыни, но Михалу он не нравился.

— А тебе-то что за дело?

— Ведь, кажется, привел его я, не так ли?

Это было правдой. Большого Франту к участию в движении Сопротивления в Мезиржичи привлек официант Ферда. Познакомился с ним где-то возле Злина и связал его с Досталиком.

— Нам незачем ссориться, Михаличек, — мягко проговорил Досталик. — Уж я-то знаю, что можно, а что нельзя. Как раз во время вчерашней передачи Лондон сообщил, что Большой Франта проверен.

Михала он этим сообщением огорошил.

— Проверен так проверен… — ворчал он. — Но кто, собственно, проверял? Ведь сообщили-то ваши люди.

— Ты это брось! — горячился Досталик. — Они тоже наверняка имеют какую-то контрразведку.

Тем временем из кухни с пиджаком под мышкой вернулся Большой Франта. Застегивая манжеты, он сверлил всех своим колючим взглядом. Видимо, понял, о чем здесь говорили.

— Значит, не доверяешь мне, Михал? — сказал он.

Михал молчал.

Большой Франта остановился перед ним, раскинув руки, и бросил резко:

— Хочешь вынести приговор — выноси!

— Да брось ты! — смущенно пробурчал Михал и пошел на кухню.

Вернулся он с бутылкой сливовицы и рюмками.

— Садитесь!

— Это пожалуйста! — одобрил Ферда.

Большой Франта надел пиджак и высокомерно улыбнулся.

Старыхфойту, работавший на всетинском оружейном заводе, пришел на Вартовну, чтобы остаться там. И не один. С собой привел Дворжищака, Зайца и Вчеларжа.

— Как раз вовремя! — с кислой миной на лице заметил Буковян.

— Что поделаешь — пришлось, — оправдывался Старыхфойту.

— Раз пришлось, значит, иначе нельзя. — Буковян развел руками. — В конце концов есть командир. С ним все и решите!

— Пойдемте, ребята, — позвал Янек Горнянчин, который привел их сюда.

Отыскали Матея. Он сидел с Трофимом в горнице у Юращака. Ему сообщили, что пришли связные и что им придется остаться в горах.

— Почему? — Матей поднял свои мутные глаза.

— Страдея предали. Я думаю, он уже мертв, — вырвалось у Вчеларжа.

— Это точно, — подтвердил Заиц.

Оба были явно напуганы и не могли связно рассказать. Старыхфойту вынужден был один рассказывать все по порядку.

Всетинская организация разрослась — она объединяла теперь более двух тысяч человек. Конечно, за таким числом людей не уследишь. Одна волна арестов прошла. Началась вторая. Гестапо забрало и Страдея. В тот же день немцы вызвали в гестапо врача, а на следующий день в местную похоронную контору пришла за гробом машина остравского крематория. Говорили, что Страдея убили во время допроса.

— Эх вы! — Матей вздохнул. — Восстание! Да разве так это делают?!

— Да. Об этом было слишком много разговоров, — признался Вчеларж. — Но кто знает, может, Страдей и сделал бы все, что надо, на свой страх и риск. Человек он был смелый…

— Что толку от такой смелости? Сам видишь… — вздохнул Буковян.

— Но уж раз так случилось… — начал было Горнянчин, но Матей прервал его:

— Значит, теперь мы должны взять вас к себе?

— Я понимаю, зимой это дело нелегкое, — вмешался в разговор Старыхфойту. — Ну уж как-нибудь прокормимся…

— Это же наши связные, а Старыхфойту не раз был с нами в операциях, — настаивал Горнянчин. — Им угрожает опасность, Матей. Мы должны их принять!

Матей поднялся, тряхнул головой, словно отгоняя тяжелый сон, и зло уставился на Янека.

— Как это должны? Что за организация была у этого фабриканта? Подготовляла революцию? Нет. Подготовляла капитализм! Вот чего они хотели…

Горнянчин выпрямился. Они стояли друг против друга посреди горницы.

— Эти люди — патриоты, Матей! Они боролись против немцев.

Между ними неожиданно втиснулся Старыхфойту. Глаза у него горели.

— Это неправильно, командир! Так нельзя говорить!

Они стояли лицом к лицу довольно долго. Потом Матей вдруг отступил и бессильно опустился на стул.

— Так нельзя, — уже спокойнее повторил Старыхфойту. — Это честные ребята. Оскорблять их ты не имеешь права!

Горнянчин смотрел на Старыхфойту и удивлялся: он же еще совсем мальчишка, всегда такой застенчивый, робкий, а сейчас вдруг словно как-то вырос, стал сильнее.

— Верно, — пробасил молчаливый Трофим.

Матея всего передернуло.

К столу подошел Горнянчин:

— Ты как хочешь, Матей. Но если откажешь, то я возьму ребят к себе в дом, хоть и стоит он у дороги. Но помни: у партизана есть ружье, он может защищаться, а люди в деревнях никуда не могут убежать, и их убивают первыми. И они не боятся угроз.

Из-за стола словно глыба земли поднялся Матей.

Мрачный, угрюмый:

— Что?! Что ты сказал?! Может, я боюсь, да?..

— Я не говорил этого. Но если ты не переменишься, у тебя не останется даже старуха Эстержачка!

— Так! Ну что ж, беги, беги и ты к Петру в деревню…

Матей тяжело опустил руки на стол.

Горнянчин не сводил с него глаз. Ему было жаль его. Он видел, что творилось у него в душе: Марта засела в ней как заноза, и он не знает, как ему быть, а теперь еще ревность к Петру Сибиряку, потому что к нему тянутся ребята. Янек уже был готов подойти к нему и дружески потрепать по плечу, но подумал, что Матей устыдился бы такого проявления сочувствия.