Павел Цупко - Над просторами северных морей

Безгин тоже полетел неожиданно. Цеха видел, как механик обратился к комэску. Кузин очень спешил, всех поторапливал и потому, не вдаваясь в подробности, согласно махнул рукой. И механик забрался в отсек. Владимир этому даже обрадовался: он служил с Безгиным с довоенных лет, прошел с ним, как и с лейтенантом Ананьиным, фронты финской и фронты Великой Отечественной войн, хорошо знал и ценил как незаменимого специалиста и храброго воина: такой добросовестный помощник разделит все трудности!

Потом над морем был бой. Владимир видел, как Киселев вслед за Кузиным решительно атаковал немецкие самолеты, как грамотно маневрировал «Петляковым», прикрывая командира, вступал в единоборство с вражескими воздушными стрелками, как Семен Ананьев бил по фашистам короткими очередями, успевая перебрасывать свой тяжелый пулемет с одного борта на другой, видел, как был сбит «юнкерс».

Когда бой кончился и они полетели к берегу, стемнело, и он, Цеха, включил подсветку приборов, а потом, затая тревогу наблюдал за молодым пилотом и за тем, как опытный Ананьев часто наклонялся к нему, помогал. В общем, полет в темноте протекал нормально: Киселев освоился и пилотировал уверенно. Потом они отвернули на юг, покружились там и вышли на береговую черту, по ней добрались до Энска. Там, на земле, горела бочка с мазутом, а по кругу носились огни кузинского самолета, и Киселев опять полетел на юг. А потом этот неожиданный и страшный удар! Свет померк, и Владимир провалился в темноту, из которой долго никак не мог выбраться. А когда выбрался, то сразу увидел это пламя и никак не мог понять, где он и что с ним.

Вдруг голову техника пронзила тревожная мысль: «Что с ребятами? Где Киселев? Где Ананьев?» Владимир попытался приподняться, но руки, ноги, все тело сковала такая резкая боль, что он не сдержался и вскрикнул. Полежал немного, соображая. Сильнее почему-то болела правая сторона. Видимо, удар пришелся на нее. Цеха осторожно подвигал руками, ногами. Обрадовался: подчиняются, значит, целые! Только плохо слушаются, словно чужие. Ныло тело, во многих местах саднило — очевидно, царапины, давило помятую грудь, было трудно дышать, а в голове сильный звон мешал думать. Слегка тошнило.

Сделал попытку встать и не смог. Потом, сцепив зубы, невероятным усилием воли все же заставил себя сесть. Удивился: движения незначительные, а устал, будто на крутую гору катил воз с поклажей. Кружилась голова.

Отдышался и, собравшись с силами, цепляясь руками и ногами, все ж выполз из выемки и опять устал. Помочил водой гудящую голову. Мучительно захотелось пить.

Попытался встать на ноги и упал. И тут же, разозлившись на свою беспомощность, встал. Голова закружилась сильнее, покачивало, но он устоял на ногах. Огляделся: не видно ни зги! Прислушался: тихо. Только потрескивание огня нарушало эту страшную тишину. Сразу же решил: нужно найти товарищей. Он тихо позвал одного, другого третьего. Никто не откликался.

Позвал громче. Закричал. Ответа никакого. Тихо и тем* но. «Как в могиле!» — подумал Владимир. Он сделал шаг к огню и, на что-то наткнувшись в темноте, упал: Это «что-то» оказалось знакомым до мельчайших подробностей мотором самолета: ударом его сбросило с подмоторной рамы, и он лежал теперь в десятке метров от горящего фюзеляжа. Мотор был еще теплый, и Владимир пластом лег на него, прижался, будто к живому и близкому другу.

Отдохнув, обошел мотор и сделал несколько шагов к огню. Правая нога наступила на мягкое и податливое. Цеха наклонился. Рука натолкнулась на сапог, в нем — обугленная нога! Владимир был не из робкого десятка, но и его сердце дрогнуло. Он похолодел, отпрянул. Стало до жути страшно: темнота, слабый огонек и… обугленная нога.

Цеха вернулся к мотору, сел, решив дожидаться рассвета и осмыслить сложившееся положение. Боли в теле и голове усилились. На него надвигалось что-то мягкое, темное и неотвратимое. Иногда это «мягкое» со страшной силой опрокидывало его в темноту, и он впадал в беспамятство. Потом медленно приходил в себя.

Быстро холодало. С невидимых небес стали срываться снежинки. Мотор охладился, и прикосновение к нему усиливало чувство холода. Пришлось оставить его и присесть.

Холод заставил его вспомнить об огне. Он постепенно угасал. Нужно было поддержать его. Но чем? Владимир пошарил вокруг, нащупал мох. Отодрал слой, принес к огню, обходя стороной труп. Но мох не горел, только чадил. Огонь погас. Цеха остался в темноте и в неизвестности.

Мороз все крепчал. Чтобы не замерзнуть, Владимир хлопал себя руками, крутил ими, попробовал двигаться, ходить, пытался даже бегать — все это немного согревало, но не хватало дыхания, он быстро уставал и останавливался перевести дух. А мороз будто подстерегал измученного человека, сразу завладевал им. И тот вновь заставлял себя двигаться.

Долго, очень долго тянулась эта бесконечная ночь. Цеха ждал рассвета. Но рассвет не облегчил отчаянного положения техника: теперь глаза увидели то, что скрывала ночь, — безжизненную тундру. Во все стороны на все обозримое пространство простиралась бескрайняя болотистая равнина, совершенно голая, однообразная, без деревьев и кустарников, усеянная только замшелыми камнями и валунами разной величины и формы, да белыми островками выпавшего за ночь снега.

За мотором, у которого ночью укрывался Владимир, по всей округе валялись разбросанные обломки разбившегося «Петлякова». Бесформенной обгоревшей грудой металла темнел разломившийся фюзеляж и остатки крыльев с разрушенной кабиной. Чуть дальше, опираясь на валун, как на подставку, торчал хвост — деформированный стабилизатор с раздвоенными помятыми килями. Над страшной картиной катастрофы гулял пронизывающий ветер. По небу быстро бежали низкие темно-серые облака, сеявшие на землю снег.

Цеха направился к груде металла, еще недавно бывшей самолетом, и остановился как вкопанный, увидев обгоревший труп. Это на него он натолкнулся в темноте. По обрывкам одежды он узнал: Безгин… Ужасная душевная мука отодвинула собственную боль: так неожиданно оборвалась жизнь этого замечательного парня.

Техник подошел к разрушенной кабине, заглянул в нее, чуть не вскрикнул: в пилотском кресле в обычной позе — правая рука на штурвале, левая на секторах газа, ноги на педалях — сидел, склонив голову набок, будто вздремнув, Петя Киселев. Владимир бросился к нему и в ужасе отшатнулся: пилот был мертв. Смерть застигла его на боевом посту, но не обезобразила, привязанные ремни удержали тело в кресле, пожар не тронул. А может, от пламени прикрыла его бронеспинка? Цеха смотрел на своего командира, и ему показалось, что сейчас тот, как обычно, встряхнет головой, отбрасывая светлый чубчик, распахнет голубые глаза, улыбнется и окающим ярославским говорком скажет что-то застенчивое. Представление было настолько реальным, что Владимир закрыл глаза. Спазмы сдавили ему горло, на глаза навернулись слезы.