Павел Цупко - Над просторами северных морей

На этот раз он действительно не ошибся. Невдалеке от останков «Петлякова» по тундре ехала оленья упряжка с отдаленного стойбища. Управлял ею семнадцатилетний местный оленевод Алеша Канев. Оленеводческая бригада пастухов поставила в нескольких километрах от места катастрофы пастушечье жилье — куваксу. Бригада была невелика, всего четыре человека: отец парня — Феофан Клементьевич, Филиппов Григорий Семенович и Харлин Иван Гаврилович. Они-то и послали с утра Алешу, как самого молодого, к Бревенному ручью за хворостом. Парнишка ехал по знакомой, местности и неожиданно в стороне от тропы увидел обломки самолета. Раньше их здесь не было. Заинтересованный парень остановился, подошел поближе и вдруг услышал какие-то звуки. Звуки напоминали человеческую речь, но были совершенно непонятны. Потом кто-то зашевелился. Алеша испугался, бросился к упряжке и умчался назад, к куваксе.

Владимир Цеха хотя очень плохо видел, но рассмотрел двигавшихся людей и оленей. Он, несказанно обрадовавшись, заторопился, направился к людям, закричал. Но те почему-то повернули от него, побежали к оленям и уехали. Человек долго смотрел им вслед, тянул руки, звал, но силы уже покидали его, и он остановился. С трудом вернулся к самолету. Положение стало совсем безнадежным. Все чаще мутился рассудок, и только одна мысль теплилась в голове: «Не спать! Не сдаваться! Не спать!»

И он снова заставлял себя ковылять вокруг самолета…

…Отъехав на большое расстояние, Алеша Канев опомнился. За ним никто не гнался, не стрелял. Парень поехал к отцу.

Оленеводы переполошились: откуда в тундре самолет? Почему речь непонятная? Может быть, немцы высадили десант? Посовещавшись, утром 28 сентября вчетвером, захватив охотничьи ружья, они поехали к самолету. Соблюдая осторожность, остановились вдалеке, окружили. По сигналу скрытно двинулись вперед. Когда приблизились на выстрел, Канев-отец вскочил и направился к самолету. Оттуда отделился и шагнул навстречу высокий человек в лохмотьях с совершенно черным лицом. Канев вскинул ружье, скомандовал: «Стой! Я буду стрелять!» Но человек еле держался на ногах, тянул к оленеводу черные руки и бормотал что-то несвязное. Бригадир отбросил ружье и подхватил вконец обессилевшего человека. Остальные подбежали на помощь. Они уже разглядели красные звезды на килях «Петлякова» и на обломках его крыльев. Пострадавшего осторожно уложили на нарты и увезли в куваксу.

Шел одиннадцатый день после катастрофы…

В куваксе оленеводы, как могли, оказали человеку первую помощь, поили его водой, оленьим молоком и спешно готовили упряжки в дальний путь — везти командира в Энск.

Цеха впал в беспамятство…

На другой день с утра Иван Харлин и Григорий Филиппов двинулись в путь. Только на второй день к вечеру они приехали в Энск. Техника передали в медпункт и сообщили на аэродром. Тогда-то и узнали там о судьбе экипажа сержанта Киселева.

Цеху срочно переправили в медицинский пункт мыса Корабельного. Врач немедленно ампутировал ему ступни обеих ног и сообщил в Архангельск, просил срочную помощь.

Командир энской авиабазы направил в район Бревенного ручья экспедицию. Она и произвела захоронение летчиков. На братской могиле вместо обелиска установили полуразрушенный фюзеляж «Петлякова-3» с именами погибших.

Состояние здоровья раненого было крайне тяжелым. К ближайшему причалу подошел теплоход «Ямал», и Цеху со всеми предосторожностями перевезли в военно-морской госпиталь города Архангельска. Все дни и ночи он был без сознания. Врачи госпиталя, медицинский персонал начали долгую борьбу за спасение жизни мужественного техника. Нина Васильевна Хорошко и главный хирург Северного флота Дмитрий Алексеевич Арапов сделали Владимиру Самойловичу несколько сложных операций. Ему ампутировали ноги и пальцы на руках. Но состояние по-прежнему оставалось весьма опасным. Борьба продолжалась…

Командование госпиталя сообщило о Цехе в авиаполк. Однополчане использовали каждую оказию, чтобы проведать боевого друга. Но он об этом не знал: был без сознания…

В начале октября резко похолодало: подули северные ветры, облака стали усерднее сыпать снег на землю, и она быстро оделась в белое покрывало. На Северной Двине образовалась шуга, а в затонах появился лед — на край стремительно надвигалась суровая полярная зима.

На базе летный и технический составы авиаполков ОМАГ поэскадрильно несли боевое дежурство и упорно занимались «теркой» — так летчики образно окрестили наземную учебу. Помимо прямого назначения — «теория» — теоретические занятия, слово имело тайный смысл: нередко учение сводилось к повторению давно известных истин, и пословица «повторение — мать учения» становилась надоедавшим топтанием на одном месте — теркой в прямом смысле — от слова «тереть».

Иногда для контроля индивидуальной техники пилотирования проводились плановые учебные полеты. Правда, удавались они редко, так как летных дней было совсем мало, больше бушевала непогода. Целыми днями сплошная облачность плыла и плыла у самой земли. К плохой видимости постоянно прибавлялось интенсивное обледенение, для борьбы с которым «Петляковы» были оборудованы недостаточно. Из-за сложных погодных условий в авиаполках участились случаи поломок и аварий. Особенно не повезло 95-му: за два таких летных дня несколько самолетов оказались серьезно поврежденными и даже разбитыми.

Между тем снег окончательно заполонил землю, ударили крепкие морозы — зима вступила в свои права. Материальная часть была переведена в условия зимней эксплуатации. Технический состав для поддержания высокой боевой готовности сутками не отходил от самолетов, время от времени прогревал моторы, и тогда тихие окрестности острова содрогались от мощного рева.

Штурманская служба занялась обучением пилотов и стрелков-бомбардиров особенностям ориентировки зимой в условиях Крайнего Севера. Очень много времени уходило на борьбу со снегом. Буквально тонны его перемещались руками людей, чтобы освободить подъездные пути, стоянки самолетов и взлетно-посадочную полосу.

Но так было только в светлое время дня. А продолжительность его исчислялась всего несколькими часами: рассвет наступал где-то около десяти утра, в 15–16 часов уже устанавливались такие густые сумерки, что без искусственного освещения ничего нельзя было делать. Практически из суток 18 часов приходилось на ночь. Конечно, распорядок дня и здесь, как и во всех авиаполках, выдерживался обычный; подъем в шесть утра, отбой в двадцать три. Но если дневное время летчиков уходило на «терку», полеты или различные работы, то вечерами наступала гнетущая скука, которая переносилась молодыми людьми еще более тяжко, чем недавние напряженнейшие боевые полеты.