Мартин Нильсен - Рапорт из Штутгофа

Вскоре исчезли из Штутгофа и евреи-мужчины. Вместо с подростками их отправили работать на заводы Штеттина и Данцига.

Однажды, когда я вернулся в барак, Фриц М. рассказал мне:

— Более жуткой картины я ещё не видел. Сотрудники отдела труда вместо с эсэсовцами собрали ребят и построили их. Рэсслер заявил нм, что хочет проверить их силу и выносливость. Сначала они побегут наперегонки. Тех, кто придёт к финишу первым, пошлют на работу. Остальных… Впрочем, они сами знают, что будет с остальными.

Ребята плакали, плакали и бегали взад и вперёд по главной лагерной улице, пока не падали от усталости. Когда уголовникам и эсэсовцам это развлечение надоело, они построили ребят перед бараком отдела труда и велели им прыгать через ящики. Дети совершенно обезумели от страха; они срывались со старта до команды, и их возвращали назад ударами хлыста. Они прыгали, падали и с дикими криками бросались друг на друга.

А потом они узнали, что скоро их всех отправят в последнее путешествие в Иерусалим.

Глаза Фрица наполнились слезами.

Эсэсовцы в спешном порядке обнесли колючей проволокой большую площадку за лагерем. Кроме того, колючая проволока появилась вокруг новой кухни и других подсобных помещений, которые строились в связи с расширением лагеря. Предполагалось, что в своё время — после победы — лагерь будет «нормально» вмещать около 80 тысяч заключённых, примерно по триста в каждом блоке.

За ограждение из колючей проволоки эсэсовцы загнали что-то около 20 тысяч еврейских женщин. Они лежали днём и ночью прямо на голой земле. Там не было ничего, кроме водопроводного крана, не было даже туалета. Им не давали пищи, и они просто лежали на земле и ждали своей участи.

Этих еврейских женщин привезли сюда из Румынии, Болгарии и других восточноевропейских стран, но особенно много было евреек из Венгрии. После переворота, который произошёл там летом 1944 года, в стране начались преследования евреев, и тысячи несчастных попали к нам в Штутгоф. Здесь были женщины всех возрастов: пожилые женщины и девушки, древние старухи и совсем юные девочки.

Когда в Штутгоф стали прибывать эшелоны с евреями, в лагере была создана специальная «зондоркоманда», чтобы принять по отношению к ним все необходимые меры. Команда эта состояла из самых закоренелых преступников, самых жестоких капо и старост, какие только были в лагере. На трое суток они получили полную свободу рук. Каждую женщину раздели догола и обстригли под машинку. Не трудно представить себе, какая расправа ожидала молодых женщин, если эта кровавая банда получила не только свободу рук, но и прямые указания на этот счёт от эсэсовцев.

— Нечего с ними церемониться! Детей у них всё равно не будет, потому что скоро мы их всех ликвидируем, — сказал Майер своим бандитам.

Несчастных обобрали до нитки. Тех, кого подозревали в сокрытии ценностей, сажали на специальный стул без сиденья и подвергали унизительному осмотру.

Одна женщина проглотила кольцо. Её немедленно «оперировали». Комендант Хоппе нашёл кольцо. А женщина умерла.

Они лежали на голой земле более двух месяцев. Отправляясь на работу, многие заключённые, в том числе и датчане, проходили через этот «лагерь» под открытым небом. Женщины просили дать им немного хлеба.

— Возьми мою дочь, возьми мою дочь за кусочек хлеба! — крикнула однажды женщина одному моему другу-датчанину и толкнула к нему красивую четырнадцатилетнюю девочку. — Возьми её, возьми её здесь же за полкусочка хлеба! — кричала женщина ему вслед.

Через несколько дней после их прибытия в лагерь мы увидели из оружейной мастерской, как санитары ревира тащат одну за другой подводы, на которых сидят еврейские женщины. Проезжая мимо мастерской, женщины махали нам руками и даже пытались улыбаться. Здесь были и молодые и старые женщины, но больше молодых. Телеги не свернули к ревиру, а продолжали двигаться к крематорию. Уже давно ходили слухи — а слухи по концлагерю распространяются быстро, — что еврейским женщинам будет оказана какая-то помощь. Больных положат в ревир. Мы знали, что это ложь. Евреев нацисты не клали в ревир. В этом заключалось различие между людьми и евреями.

Возле крематория женщин выгрузили. Многие совсем не могли идти на своих распухших ногах. Их гнали хлыстами или тащили волоком.

В тот же день эсэсовцы пустили по лагерю слух, что эти женщины болели неизлечимыми венерическими болезнями. И по отношению к ним пришлось применить чисто гигиеническую санкцию.

— Возможно, мне и не следовало бы рассказывать тебе об этом, по я не могу молчать, — сказал мне Фриц М. на следующий день за обедом. — Когда вы легли спать вчера вечером, сюда пришёл капо крематория поболтать со старостой блока. Он уже выпил где-то древесного спирта, а здесь хватанул ещё. Он был сам не свой. И я слышал весь его разговор со старостой. «Вчера всех этих женщин убедили в том, что они могут спокойно садиться на подводы и ехать в ревир, где их будут лечить, — сказал капо. — Вместо этого евреек привезли в крематорий. Врачам было приказано умертвить их. Врачи отказались. Тогда один шарфюрер, который не угодил чем-то начальству и теперь хотел искупить свою вину, сам взялся выполнить этот приказ. Это был новый эксперимент. По указанию врача-эсэсовца он вводил пустым шприцем воздух в сонную артерию, и когда воздух, достигал сердца, оно останавливалось. Когда женщин тащили в крематорий, они отчаянно кричали и метались. Персоналу крематория было приказано держать их, пока эсэсовец качал воздух в сонную артерию. Сначала всё шло нормально. Одна за другой они умирали. Но чем больше становилось трупов, тем упорнее сопротивлялись женщины. Это был какой-то ад! — простонал капо. — А потом один из трупов, сваленных грудой возле печи, вдруг зашевелился. Женщина села и стала звать свою сестру, которая лежала мёртвая возле неё. Ожило ещё несколько трупов, девочки кричали «мама», матери звали своих детей. Эсэсовец со шприцем и эсэсовский врач совершенно растерялись. Они вопили и кричали, а потом схватили железные палки для чистки колосников и, как безумные, начали колотить ими направо и налево. Они ломали черепа мёртвым и живым, так что только кости хрустели. Наконец, эсэсовский врач взял себя в руки. Он несколько раз выстрелил в воздух из пистолета и прорычал: «Спокойно, спокойно!» Потом хладнокровно приказал капо бросать трупы в печь. «Да, но они ещё не все умерли», — осмелился возразить капо. «А тебе какое дело, собака? — взревел эсэсовский врач, направив на него пистолет. — Либо ты их сожжёшь, либо я убью тебя!» И я их сжёг, — закончил капо. — Сначала они не лезли в печь. Мне пришлось немного пошуровать палками… У тебя есть ещё выпить?»