Борис Комар - Поворотный круг

Вспомнил день, когда он, измученный и удрученный всем, что с ним произошло, возвращался в родные Осовцы. Поднималась пыль под разбитыми чунями, обмотанными лохмотьем, каждый шаг отдавался в сердце.

Здесь, в родных краях, все было такое, как и всегда, и в то же время не такое. Печать войны, оккупации коснулась и окраины города. Дети уже не играли, как раньше, не чирикали беззаботно, точно воробьи.

Первым, с кем встретился Гайдай, был Нестор Малий, давний приятель и товарищ по работе. Он тоже заметно сдал: осунулся и сгорбился, а ведь совсем недавно был еще по-молодецки стройным, бодрым. Черные с проседью усы, словно щеточки, всегда аккуратно подстриженные, теперь отросли, взъерошились и стали будто серыми.

«Если бы мне сказали, что ты тоже здесь, никогда не поверил бы», — пожимая ему руку, заметил Малий.

«Раньше и сам не поверил бы, что так получится…»

Гайдай поведал ему свою невеселую историю, а потом спросил:

«Как у нас здесь?»

Малий, махнув рукой, произнес:

«Что у нас… Всех железнодорожников взяли на учет, кое-кого уже и на работу забрали, собираются депо открывать. Одним словом, невеселые дела… Иди домой, поправляйся. Я скажу своей, чтобы принесла козьего молока. Да и сам как-нибудь забегу, поговорим…»

Потом встретились еще Петр Миронченко, Юфим Приходько, Евгений Гулий, Иван Бондаренко — все железнодорожники-побратимы. Сочувственно смотрели на него, измученного, почерневшего, желали поскорее поправиться, набраться сил. Приветливые глаза, рукопожатия… Разве мог кто-нибудь из них выдать его? С этими людьми он долгие годы работал вместе и жил рядом, делил с ними и радость и горе, помогал чем мог, и они всегда приходили ему на помощь, если была в том нужда. Стали близкими, словно родными. Когда присвоили ему высокое звание кривоносовца, собрались у него дома, всем хотелось его поздравить…

Сидит Павел Гайдай на стуле, наблюдает, как обыскивает полицай квартиру, и упрямо думает: кто же выдал его?

Знают его почти все. В Осовцах как будто и нет у него врагов. Может, людская зависть? Только и завидовать ему не было причин: жил, как все, не выделялся среди односельчан ни заработком, ни своим положением. Правда, совсем недавно его назначили приемщиком паровозов Гребенковского депо. Конечно, не простое дело быть приемщиком паровозов. Это знали все: и машинисты, и кочегары, и смазчики, и даже стрелочники. Приемщик — все равно что врач-диагност. Пригонят в депо неисправный паровоз, сначала должен его осмотреть приемщик, составить акт на ремонт: одно заменить, другое починить, третье подтянуть. От твоего придирчивого глаза, от твоего знания машины зависит работа не только депо, но и всего железнодорожного участка. На исправном, хорошо отремонтированном паровозе и машинист заработает больше, и государство выиграет. Приемщиками назначают знающих машинистов, людей с большим стажем и опытом. Стаж, опыт у него есть — с шестнадцати лет водит паровозы, еще в гражданскую доставлял боеприпасы для красногвардейских отрядов. И как будто работящий и инициативный, недаром присвоили звание ударника-кривоносовца, в партию приняли… Когда его назначили на эту должность, все машинисты обрадовались, знали: заметит малейший брак в машине. Казалось, не было тогда ни одного человека, который не одобрил бы его кандидатуры.

Ни одного?.. Нет, не так… Нашелся один человек… Курыш.

Все знали, как падок был на длинный рубль машинист Курыш, издавна славился среди железнодорожников корыстолюбием и исключительной скупостью. Его сослуживцы, такие же машинисты, посещали вечерние курсы, учились, ходили в театр, в кино, а Курыш все время вертелся в депо, выжидая, чтобы кого-нибудь подменить, поехать в лишний рейс. Лишний рейс на паровозе — лишний рубль. Отправляясь в рейсы, он всегда брал на продажу какой-нибудь товар: в одном месте покупал по дешевке яички, кур, муку, сало, в другом, где только можно сорвать барыш, выгодно перепродавал.

Всю жизнь строится человек! Сначала дом себе новый ставит, потом сарай ладит, а там и погреб копает. При таком размахе надо здорово зарабатывать. Вот и тянулся изо всех сил. Сможет не сможет — за все берется. О нем говорили не раз: Курыш и на одном колесе в рейс поедет. Несколько лет назад обкатывали новые паровозы. Ухватился за это дело и Курыш. А как же — заработок высокий!.. Только не долго обкатывал. Во время первого же рейса загубил машину. Недосмотрел, не проследил, как действуют пресс-масленки, порвал сорочки в золотниковых цилиндрах, поплавил подшипники. Хотели отдать его под суд, да сжалились: обещал, клялся, что исправится…

Пожалуй, только Курыш, один он из всего депо, позавидовал. Он ничего не сказал, лишь окинул недобрым взглядом, когда увидел приказ. Вот так посмотрел человек злым оком на тебя, и уже того взгляда никогда не забудешь…

Неужели Курыш выдал?..

Сам не видел, но слышал, все железнодорожники говорят: заискивает Курыш перед врагами, ходит на задних лапах, словно паршивая собака, сам вызвался на работу в депо, хочет выслужиться перед оккупантами…

Мысли дяди Павла прервал фашист. Толкнул в спину дулом автомата и указал на дверь:

— Komm! [20] Иди! (нем.)

Не разрешили даже проститься с женой, так и осталась она стоять на веранде вся в слезах. Погнали со двора.

…Дядю Павла расстреляли утром на следующий день. На расстрел вели под руки два полицая — сам он уже не мог идти…

В кабинет ввели Сацкого. Простодушный, как все хлеборобы, и молчаливый, Иван вдруг удивил не только Пауля Вольфа, но даже самого себя. Едва переступил порог, едва увидел следователя, как у него вырвались полные возмущения слова:

— Куда вы девали Буценка?

— Что с тобой, Иван? — развел руками Вольф. — Я тебя не узнаю. Разве можно задавать вопросы следователю? Такое право принадлежит только мне… Садись, я тебя хочу кое о чем спросить.

Сацкий не двинулся с места. Его прямые, тонкие, словно шнурочек, брови сошлись на переносье, глаза пылали решимостью.

— Пока не скажете, где мой товарищ, вы не услышите от меня ни одного слова.

Вольф, немного поколебавшись, нажал кнопку сигнала. Мгновенно раскрылась дверь — на пороге вырос часовой. Следователь отрывисто и громко приказал по-немецки. Часовой вышел.

— Так ты не веришь мне, Иван? Думаешь, что я хитрю с тобой, что у меня нет ни совести, ни чести? Так?.. Ну что ж, ты сам убедишься. Я с тобой не играю, я только думаю, как бы вас, глупых, вытащить из петли…

Скрипнула дверь, и в кабинет вошел Анатолий.

— Значит, ты подумал, будто я обидел твоего друга? Спроси, тронул ли я его хоть пальцем… Скажи, Анатолий, я тебя бил? Я угрожал тебе? Кричал на тебя? Говори так, как есть. Чего молчишь?..

Анатолий стоял, низко опустив голову, и молчал. Пауль махнул рукой, и Буценко увели из кабинета.