Канта Ибрагимов - Учитель истории

«Так кто же ты, Зембрия Мних?» — в очередной раз задавала себе вопрос Ана, и так, склоняясь то в одну, то в другую сторону, она не смогла однозначно ответить, а мысль побежала далее, и она другое точно определила — Мних ныне отправился за своей сверхжизненной идеей — «мессией»; и эта операция наверняка очень сложная, сверхсекретная; по крайней мере, доктор к ней очень долго и кропотливо готовился. «Что-то страшное будет», — инстинктивно догадывается Ана. А следом мысль о брате. Почему-то Бозурко, совсем не военный, а отправился тоже на восток, правда, в свите главнокомандующего Никифора. От Бозурко вестей нет, зато из тех областей Византии тысячами бегут беженцы, доносят ужасные вести.

Со времен становления арабского халифата с востока на Византию не раз обрушивались огромные полчища, и значительные земли перешли под власть сарацинов. После свержения династии Оймеядов халифат распался на множество не совсем дружественных княжеств, и хотя с тех пор на Византию не оказывалось глобальное нападение, тем не менее, сарацины изредка совершали набеги на приграничные территории, правда, далеко вглубь империи в последнее время проникать не решались.

А тут происходит что-то страшное. Могущественный эмир города Алеппо ад-Даум обрушился на империю с тридцатитысячной конницей. И вроде в те области выдвинулась византийская армия во главе с самим Никифором, а города и крепости одна за другой покоряются, то ли просто сдаются, и по слухам, проводником у сарацинов служит бежавший «жених» — Эмест.

От этих ужасных слухов уже и в Константинополе царит хаос, все твердят, что византийская армия, не сумев оказать сопротивление, то ли разбита, то ли рассеяна, а сам Никифор трус и неизвестно где прячется. В этих панических условиях все гадают, когда сарацины подойдут к Босфору и осадят столицу.

К счастью византийцев, этого не произошло. Сарацины свободно и вдоволь награбив в городах империи, повернули обратно, отягощенные добычей и множеством пленных. И почему-то, видимо, по подсказке проводника, на пути из Киликии в Сирию ад-Даум повел свои войска не в обход по открытым степям, а на радостях напрямую, через узкое утесистое высокогорное ущелье — так называемые Киликийские ворота.

Вот тут-то, при подошве Тавра, практически на территории самих арабов, и поджидали Никифор и его войска, устроив за каждым утесом, перевалом и даже кустом скрытые многочисленные засады. По условному знаку — звуку трубы — внезапно началась атака. От неожиданности уже расслабившиеся от близости дома войска ад-Даума впали в смятение, началась настоящая бойня. Вся захваченная арабами добыча попала в руки Никифора, большинство было перебито, а сам предводитель — ад-Даум едва избежал плена, и с большим трудом, лишь с несколькими конными воинами спасся в родном Алеппо.

Враг был обескровлен, и оставалось только добить его в собственном логове. А Алеппо очень богатый город. Никифор окружил его и начал осаду при помощи стенобитных машин. Гарнизон города стал просить пощады и переговариваться об условиях сдачи. Никифор предоставил городским жителям свободу выйти из города и разрешил каждому взять с собой, что он мог унести. Однако это условие не было выдержано, и мусульмане подверглись беспощадному грабежу и убийствам.

Дворец эмира — редчайшее творение архитектуры — наполненный несметными богатствами, был опустошен, разрушен. Три дня в городе шли беспощадная резня, убийства, пожары и расхищения. В плен брали только красивых женщин и детей, пленных мальчиков отбирали в царскую гвардию. Богатства и дорогих предметов было в городе столько, что казалось, невозможно всем завладеть, все захватить и вывезти — многое просто сжигалось и уничтожалось.

Разнузданные византийские войска еще долго неистовствовали в покоренном городе, а в это время другая, не менее ожесточенная схватка началась в ставке главнокомандующего.

В разгромленном дворце эмира Алеппо победитель Никифор приказал восстановить раскуроченный трон бывшего правителя и, восседая на нем, уже приноравливался, примерял безграничную власть, и вокруг него уже исполняя не приказы полководца, а поклоняясь как перед самодержцем, в ожидании скорых перемен застыл новый цвет империи; и лишь один человек, хоть и прожил здесь вроде немало, так и не понял до конца всех хитросплетений и традиций византийского двора.

— Я главный казначей империи, и приставлен к Вам по личному указу его величества — Романа Второго, для контроля, — насупившись, гневился Бозурко.

— А я знаю, — надменно говорил легендарный полководец, — для бестолочи Романа заниматься государственными делами — недосуг; от опия и юношей не отходит. Так я ему, напоследок, и то и другое в избытке послал.

— Что значит «напоследок»? — удивился Бозурко.

— Скоро поймете, — недвусмысленно улыбался Никифор. — А что касаемо Ваших полномочий, то они, как мне и всем известно, утверждены царицей Феофаной под диктовку евнуха Самуила, по подсказке Зембрия Мниха… Ха-ха-ха! Верно я говорю?.. Так вот, Вы не в курсе — произошли некоторые изменения, и вот последняя корреспонденция из столицы… Вам знаком почерк царицы?.. Хе-хе, знаком, знаком по любовным запискам… Нет, читать Вам не дам… и здесь даны иные указания, — более чем уверен голос Никифора. — Так что слушайтесь моего решения. Сопровождайте «жениха» Вашей сестры — предателя Эместа в Константинополь, и как вознаграждение оба берите богатств, сколько увезете.

— Что Вы несете? — возмутился Бозурко. — Я отвечаю за казну!

— Хе-хе. С каких это пор рабы империи отвечают за императорскую казну?.. Бросьте, Вы не умеете держаться за рукоятку меча, Вам сподручнее хвататься за женскую грудь… Хе-хе, и молитесь за царицу, она просила сохранить Вам жизнь. Так этой любви — тоже недолго осталось быть. Ступайте вон с моих глаз, пока я дарую Вам жизнь, и больше к Феофане не приближайтесь. Иоан, теперь обращался Никифор к своему двоюродному брату, заместителю Цихимсия. — Выдели людей, чтоб сопроводили этого раба и того изменника до Константинополя. И чтобы глаз с них не спускали, до моего особого распоряжения.

От этой внезапной демаркации, от оскорблений и тыканья Бозурко был крайне ошеломлен, но понимая, что здесь теперь бессилен, хватаясь за последнее, выдавая тайну, тихо спросил:

— А как же быть с Мнихом?

— Ха-ха-ха! — теперь уже по-царски безмятежно засмеялся Никифор. — Значит, вот для чего ты был здесь! — и, встав, приблизившись, бесцеремонно тыкая Бозурко в грудь пальцем. — Чтоб иллюзии не строили — скажу: в самый ответственный момент этот Мних скрытно от всех бежал в Константинополь, якобы спасать от смерти твою сестру. А кстати, Иоан, — вывернул голову Никифор, — за этой красавицей, Аной Аланской-Аргунской, тоже установите надсмотр, и ее мужа Астарха найдите, он где-то скрывается с Мнихом. А Мних, этот «благочестивый» Мних! — Никифор вновь обращался к Бозурко, — бежал в столицу только для одного — он хотел все переиграть, обставить меня… Не выйдет… А впрочем, — Никифор надолго призадумался. — Это блестящая идея! Да, я сдержу данное слово, как-никак, а Мних мне родня — отдам я обещанную половину добытого… А это?! О, ужас! Этим богатством можно десять лет кормить весь народ Византии!.. Уберите их… Все, все уходите. — И когда остался один, он вновь уселся на трон и истерически захохотал. — Я гений! Гений! — сквозь смех, со слезами на глазах кричал бешено он, и от такого ликования аж сполз с трона и уже лежа на полу, беснуясь, в исступлении. — Во, тебе, Мних! А я гений! Я не просто император величайшей империи, я самый богатый человек на земле!