Канта Ибрагимов - Учитель истории

— А ты, Тчамсадов, молодцом, молодцом! — весь день после этого дивился Степаныч, и вечером, — Зинка, накрывай; вот таких мы растили бойцов!

Малхаз в этот вечер не пил, в связи с лечением Зинаида Павловна запретила, и еще несколько суток подряд она его колола, так что он постоянно спал или хотел спать, и во сне преследовало его одно и то же страшное видение — грозная, все пожирающая волна.

Через пару недель лечения Малхаз почувствовал не только физическое облегчение, но и прилив сил, порезвее стал ходить, и мог спокойно, более-менее ровно стоять; и с этим выздоровлением иная напасть — до безумия, как наркоман, хотел отобразить на холсте эту разъяренную человеком стихию, этот взбесившийся океан. И словно отгадав его мысли, Степаныч сказал:

— А может, Андрюшу нарисуешь? С нами. Память-то какая будет.

— Нарисую! — загорелись глаза Шамсадова. — Только где карандаши, ватман, холст и краски взять?

— Здесь, на острове, все есть, — махнул рукой Степаныч.

В тот же день все в охапке принес, правда, холст не холст, ерунда, а краски ученические.

— Мы в Японии закажем, оттуда все привозят, — не унывал Степаныч.

— Тогда я подскажу марки и параметры, — нетерпение съедало Малхаза.

— Твой заказ слишком дорого стоит, — через пару дней объявил Степаныч.

— Качество всегда дорого стоит, — не сдавался Шамсадов. — Гарантируйте, что мы рассчитаемся с лихвой, картинами.

— Ой-ой, Тчамсадов, загонишь ты меня в долговую яму.

— Да что это — копейки! — заорал, нервничая, Малхаз. — Мои картины будут стоить — тысячи! Даю Вам слово! Поверьте мне!

Это всплеск не возымел действия. А Малхаз все равно действовал. Карандашный портрет Степаныча был безукоризненным, отражал его прямой, чистый, от земли, дух. А с Зинаидой Павловной Малхаз намеренно схитрил — изобразил моложавой, доброй, не толстой, а сочной.

— Так, — после очень долгого просмотра своего портрета, постановила супруга, — деньги деньгами, а семейный портрет — поколениям память.

— Эх, — нехотя расстался Степаныч со скудными запасами.

А Малхаз шел дальше. Самое главное было с Андреем. Юноша, худой, долговязый, физически очень слаб, зато смекалист, подвижен, жизнерадостен. Излишне долго возится с ним Малхаз, а Андрей на месте и минуту высидеть не может — все к компьютеру рвется, играет.

— Не плохой у тебя компьютер, — о своем начинает Малхаз.

— Да, папины друзья на время дали.

— А что ж ты только в эти две детские игры играешь? В базе данных должны быть еще, — осторожно к своему клонит Шамсадов. — Ты можешь раскрыть всю программу? Давай, помогу.

Этот план, который Малхаз вынашивал не одну ночь, в корне надломился. В любом случае, через спутники у военных компьютерная связь есть, и Малхаз надеялся, что по беспечности Андрею могли провести связь хотя бы с Интернетом; на это намекали многочисленные провода в доме. Однако, никакой связи с внешним миром нет, и более того, всю базу данных стерли, и лишь одно сумел распознать Малхаз — в компьютере использовалась натовская программа Shadow — системы защиты обнаружения вторжений. С ней бы Малхаз справился, вышел на контакт с братом, иль с Ралфом, в крайнем случае, с Безингером.

А что они сделают? Чем помогут? Разве, что узнают, что он еще живой? Так первый всплеск извне, и его, как свиней, океан слижет. Что же делать? Когда боли были сильные, он и думать о побеге не думал, а сейчас, значительно полегчало, и эта мысль неотступно преследует его, и тому виной — иное ночное видение: теперь вместо ужаса волны, он каждую ночь видит печальную, грустную Ану, которая его зовет, зовет, зовет. И как ни тяжело, он должен, он обязан найти лазейку, ее искать. По крайней мере, какие-то сверхмогучие силы навели его на Степаныча, а не загнали в ядерное подземелье, и Ана, как явь, тому подтверждение, она его на Кавказ зовет, зовет, она ему, наверное, поможет!

И Малхаз, как только прибыли краски и три отличных хоста, как он заказывал, первым делом взялся за семейный портрет, а ночами, втайне, параллельно стал рисовать Ану по памяти; и почему-то выходила не его Ана, а совсем юная, сильная, прекрасная, как та, что забрал он у Безингера.

— Это кто? Жена, подруга? — как-то спросил Степаныч, когда Малхаз помогал ему в свинарнике, выдавая, что за Шамсадовым и его житьем он скрытно наблюдает. — Хм, за нее, ты думаешь, деньги дадут?

— Пол мира дадут, — не без дерзости ответил Шамсадов.

— Что? Ах, ты, гад, свинья, тот же жид! — набросился на него Степаныч. — На мои последние деньги блядей рисуешь?

От большущих ручищ пострадал Шамсадов нещадно. Ожидая худшего, он последующую ночь ни минуты не спал, желая закончить картину. На рассвете ввалился грузный Степаныч:

— Тчамсадов, давай… — и тут он замер, раскрыв рот. — Господи, как живая! Краса!.. А наш семейный портрет у тебя не получился.

— Я его еще не закончил, — почувствовав перемену, ласково проговорил Малхаз. — Ваш портрет будет еще лучше. Вот увидите… Только руками нельзя, еще не подсохло.

— И сколько ж это будет стоить?

— Уверяю — много. Только пока мы это продавать не будем. Вначале продадим другое, дайте мне еще пару недель.

Малхаз и сам не ожидал, а другая картина, на большом полотне в три метра по диагонали, получилась, как он и задумывал. Уже заканчивая и глядя на картину, он каждый раз холодел от ужаса: взъяренная волна.

— Боже! Точь-в-точь! — вскричала Зинаида Павловна, — Уберите ее, мне страшно.

— Мы вернем свою тысячу долларов? — Степанычу эта картина только этим интересна.

— Не менее десяти, — невозмутим Шамсадов.

Эта картина до Японии не дошла.

— Командир гарнизона себе присвоил, — с ужасом в глазах сообщил Степаныч.

Казалось, что это не только банкротство Степаныча, но и «последний гвоздь» в судьбе Шамсадова, но все перевернулось буквально в тот же день. К подсобному хозяйству Степаныча потянулись офицеры из подземелья с просьбой изобразить такое же — за деньги. А потом и портреты с фотографий, и просто пейзажи.

Заказы принимает сам Степаныч, и дел у Шамсадова уже на полгода вперед; рука устала, глаза от краски щиплет, все приелось и надоело, и лишь одна польза — свинарник он давно не посещает. А тут и лето подоспело, и как-то раз, совершенно случайно он услышал в открытое окно грубый окрик Степаныча жене:

— А зачем ему деньги? Здесь магазинов нет, и ему их больше не увидеть…

Это был приговор.

Конечно, Шамсадов прекрасно понимал — какова его участь. Но понимать — одно, а такое услышать из уст самого близкого, а другого нет, человека — тягостно.

Несколько дней Шамсадов ходил сам не свой; с кого-то картины писать и в то же время ждать от него же исполнения приговора — невыносимо. В отчаянии он уже готов был пойти на какую-либо крайность, безрассудство. Да обстоятельства встряхнули — в эти дни был очередной «полигон», и эти подземные толчки с еще большей силой, и эти две волны с еще большей пожирающей высотой, вдохнули в Малхаза терпение и самообладание, и в то же время у Зинаиды Павловны случился очень сильный сердечный приступ, а Андрюша от испуга — день говорить не мог, позже — чуть заикался.