Канта Ибрагимов - Учитель истории

В стороне, чтобы никому не мешать, установил Малхаз свой мольберт, заметил, как в язвительной гримасе скривилось лицо художника. Еще раз, очень внимательно, всмотрелся Шамсадов в прибрежный вид, а руки все дрожат, губы шепчут Богу о помощи. И только он натянул холст, взял в руки карандаш и сделал первый штрих, как вмиг все улеглось, страх прошел, вернулась уверенность, а с ней — вдохновение.

Любое творение — это, прежде всего, абстракция, это идея и душа! Нельзя копировать все как есть, получится бездуховное отражение, просто голая фотография. А в творении нужен фокус — чувственность картины, средоточие разума, жизни, движения. И линии должны быть плавные, изогнутые, змеевидные, а волны, как огонь, пирамидальные, устремленные ввысь. И резких красок не должно вовсе быть, а только переходящие полутона, расплывчатые тени, будоражащие фантазию и мысль!

В бухте было пришвартовано множество яхт, но Малхаз решил изобразить лишь одну, стоящую чуть поодаль в гавани на якоре трехмачтовую белоснежную красавицу. В первый день он к холсту даже не прикоснулся — делал наброски карандашом на бумаге. И почему-то захотелось ему, чтобы бухта бурлила и яхта на волнах качалась, чтоб ветер был, и гнал облака и море, и теребил одежду людей на берегу.

Только на второй день взялся Шамсадов за кисти, побежали игривым задором яркие краски на холсте. К обеду обозначились контуры картины — а за спиной толпа зевак. К вечеру к последним присоединился и «мастер» с учениками.

— Откуда же волны, ведь море спокойно? — не удержался художник.

— Будут! — улыбался Малхаз, ему творилось, кисти будто сами бегали по холсту.

А к вечеру, как нередко бывает в Англии, нагрянула с океана тяжелая туча и стал накрапывать мелкий дождь. Сами зрители одолжили зонт у кафе-мороженое и укрыли под ним нового художника.

И хотя говорят, что на свете чудес не бывает, так это только говорят, а чудеса сплошь и рядом: на третий день, когда картина была уже почти завершена, заштормило море, прилетели кучевые облака, а яхта так и закачалась, как ее Малхаз изобразил.

— Чудо! Айвазовский! — крикнули из-за спины Шамсадова, а когда он нанес последний штрих и, улыбаясь, повернулся — люди захлопали.

— Где Вы учились, где Вы учились? Кто Вас учил? — затеребил мастер, чуть ли не в прищур вглядываясь в картину.

— В Чечено-Ингушском университете, — улыбался Малхаз.

— Вот это школа! — уже ощупывал мастер холст. — А кто учитель, кто?

— Профессор Дзакаев!

— Не слышал, не знаю... Но все равно, класс, вот это класс!.. Простите, простите мою бестактность, — он протянул руку. — Ралф. Воан Ралф, Ваш незадачливый коллега, профессор Оксфордского университета, главный художественный эксперт Соединенного Королевства.

— Шамсадов Малхаз — учитель истории.

— Учитель истории? Вот как! Интересно, интересно...

— Простите, — вмешался в их разговор очень высокий, щегольски одетый господин, — сколько стоит Ваша картина?

— А?! — оторопел Шамсадов; всякие мысли, да все радужней и светлее, понеслись стремительно в его голове, и он уже раскрыл рот, чтобы ответить, но его опередил Воан Ралф.

— Простите, — с холодной деликатностью отвечал он вместо автора, — такие творения не продаются... тем более, на набережной.

— Может, Вы не поняли? — настаивал покупатель. — Я плачу тысячу фунтов.

— Простите, сэр, поняли, — вновь сухо отвечал Ралф, — просто Вы, по-моему, мыслите как колонизатор.

С этими словами Воан Ралф демонстративно повернулся к покупателю спиной; властным взглядом, а более повелительным жестом то же самое принудил сделать обескураженного Шамсадова. Так, совсем безапелляционно, над Малхазом было установлено негласное опекунство. Картина тотчас переместилась в художественную мастерскую Ралфа, где хозяин с широкой улыбкой благодарности постановил, что это дар Шамсадова Британской короне за полученное знание английского языка. В ответ Малхаз был приглашен в скромный ресторан.

После этого Шамсадов всю ночь не спал, потерянная тысяча фунтов, которая решила бы многие его проблемы, не давала ему покоя. Тем не менее, утром, когда Ралф на задрипанной машине заехал за ним по уговору, Малхаз был очень рад; он все-таки на что-то надеялся. И по мере того как они все дальше уезжали от города в район, где Малхаз не был, но слышал, что живут там не просто богатые, а очень богатые люди, его настроение улучшилось, правда, ненадолго. Огромный дом был обшарпан, как и прилегающий сад запущен. А внутри полумрак, сырость, все скрипит, веет древностью. Из-за депортации у чеченцев практически нет атрибутов предыдущих поколений, может, поэтому предметы усопшей старины наводили на Малхаза жуть, вызывая даже неприязнь.

Вошли в огромный зал со множеством строгих лиц на портретах.

— Это мой пращур — Томас Ралф, — указал Воан Ралф на потрескавшийся от времени тусклый портрет очень мрачного, некрасивого мужчины. — Что, не нравится мой предок? Ха-ха-ха, тоже горец, из Шотландии, на вас, кавказцев, похож, такой же бандит с большой дороги был... Извини, неудачное сравнение... Ну, пиратом он был точно. С этого начиналась Англия, да и все державы тоже...

— А эти два портрета не вписываются в галерею, — указал Шамсадов на «свежую» краску. — Аляповато, и цвета неестественны... Это тоже предки?

— Гм, — нахмурился Воан Ралф. — Мой автопортрет... А это мой сын — тоже Томас Ралф-младший, морской офицер.

— Простите, — стушевался Малхаз. — Конечно, портреты неплохие, просто...

— Да ладно, — перебил его хозяин, — вижу, что плохо... а другому такую выходку бы не простил. И думаю, Вы нас перерисуете... Ну, это позже, пойдемте, дело есть поважнее.

Они еще долго пробирались сквозь грязный, захламленный переход, здесь был едкий, застоявшийся запах мышей, старья, вековой пыли. Наконец, что-то отодвигая и уже изрядно испачкавшись, протиснулись к огромной, потрескавшейся, искусно вырезанной из дорогого дерева тяжелой двери, со стонущим скрипом отворили ее — и яркий свет, просторный пустой зал, на стенах непонятно что, вроде набросков и гравюр.

— Сорок лет назад сюда проникли воры, — зачеканили каблуки Ралфа по местами выгоревшему, когда-то изящно сложенному паркету. — Пытались отключить сигнализацию, она замкнула, и случился пожар, многое пострадало, а кое-что, видимо, выкрали... Ну, не это главное. Я о другом. Хм, — хозяин, склонив голову, надолго замолчал; казалось, он изучает свои туфли. — Ну, да ладно, — как бы успокоил он себя и сурово глянул на Малхаза. — Мой прапрадед, тот самый Томас Ралф-старший, за какие-то «заслуги» был высажен в тропиках на необитаемом острове. Он провел там около пяти лет. Мы доподлинно не знаем, как он оттуда выбрался, но известно, что Томас Ралф еще лет восемь-десять где-то скитался, умудрился стать губернатором каких-то колоний и только под старость вернулся в Англию, будучи уже очень богатым и влиятельным человеком, и с тех пор старшие мужчины нашей фамилии носят титул лорда.