Канта Ибрагимов - Учитель истории

— Не смей, вернись! — закричала Артемида, но Ана была уже по колено в воде, она рыбкой ушла вглубь, вынырнула довольно далеко, обернулась — на берегу уже столпилась вся семья, руками махали, звали ее обратно.

— Спасибо! — крикнула Ана, зная, что ее уже не слышно, и опасаясь, что может не совладать с чувствами, она вновь нырнула, и так, только для вдоха всплывая, уплыла настолько, что берег исчез. А она все плыла, плыла и плыла, злясь на себя, на этот мерзкий мир, на некоторых людей. Она сознательно уходила в море, не отдыхая, не выверяя курс, чтобы уйти навсегда, навечно... за своими родными, как это сделала младшая сестра Дика.

Черное море, под стать небу и названию — мрачное, тяжелое, неласковое, волнится, увлекает Ану в свои просторы, а сверху все идет дождь, тоже давит ее... Все, выбилась Ана из сил, и вместе с этим чуждой ей стала эта стихия. В последний раз уловила она гребень большой волны, посмотрела кругом — а ничего не видать, те же волны, туман, тучи. Пошла волна вниз, и в самом тальвеге, подчиняясь стихии, ушла Ана под воду, закрыла глаза, а вода все холодней, все плотней, все лютее, давит в виски. Выпустила она весь воздух, вдруг открыла глаза, и стало так страшно, так невыносимо... Инстинктивно заработали все части тела, поплыла вверх, а не может, не может, все, хотела вздохнуть, вода хлынула в рот, но она удержалась, все, конец. «Что я сделала?» — последняя, злая на свою опрометчивость мысль, и вдруг что-то снизу подтолкнуло ее, понесло кометой, выскочила она на поверхность, надышаться не может, а счастья сколько! сколько радости, веселья, озорства, даже сил!

Неожиданно вода вокруг нее вспучилась, запузырилась, зашипела, резко спала, уходя воронкой вглубь, ее с силой коловертью развернуло, крутануло, так что ахнула, и перехватило дыхание, а круги карусельно ускорялись, потянули ее в глубь, в водоворот, потеряла она полностью ориентацию, вновь стала задыхаться — и тут ее пробкой вытолкнуло вверх. Она уже в страхе запаниковала, стала визжать... Вдруг блестящей птицей выскочил из воды дельфин-афалин, на мгновение бочком завис, обнажая белоснежное брюшко, и рядом, с шумом, плашмя рухнул в море, взметая языки прозрачных брызг, исчез, вновь всплыл, выпуская струйкой фонтанчик, запищал, замахал узким клювом, будто отчитывал, и исчез в глуби морской.

Растерялась Ана, кругом море, волны, дождь, стихия обуревает, а теперь жить хочется, но сил нет, и главное, куда плыть — не знает. Самый жуткий страх, страх одиночества, овладел ею, придавил — и воды, и дождя, и смерти, и всего она теперь боится. А страх — наиковарнейший, злейший враг человека. Еще немного, и она бы сдалась, да рядом вновь послышался писк, и не один, а целая стая дельфинов с завидным изяществом выскочила из воды, покружили вокруг нее, уплыли, вновь приплыли и, заигрывая с ней, увлекли за собой. А потом попривыкли к ней, вплотную подходят, гладкой кожей до щекотки веселят ее бока. Ухватилась Ана двумя руками с трудом за скользкий, серповидно прогнутый длинный плавник афалина, чуть ли не оседлала его, да он вглубь ушел, не дал себя обуздать, а потом всплыл, помотал головой — поругал, мол сама приплыла, сама уплывай, борись за жизнь, а не истребляй ее; не тобой она дана, и не тобой взята будет; но мы тебе только курс укажем, а ты в дальнейшей жизни с него больше не сворачивай...

Поплыла Ана за дельфинами, поняла, что плавать она вовсе не умеет, что жить ей предназначено на суше, среди разных, но людей. В это время дождь перестал, внезапно утреннее солнышко из-за туч выглянуло, озарило мир, заблестело ярче, и, как великая радость, обозначилась на горизонте земля.

С щемящей тоской по породненной семье, выбиваясь из последних сил, Ана подплывала к любимому берегу.

— Мама, мама, Ана плывет, — заголосила навстречу сестренка.

Прямо в платье бросилась Артемида в море, вытащила разбитую Ану на берег, сама все плачет, да не так, как прежде, с новым импульсом печали. Еще лежала на песке Ана, а сквозь тяжелое дыхание шепотом спросила:

— Что случилось?

Артемида молчала, потом еще громче зарыдала, и только из разнобоя девочек Ана поняла: был обыск, искали ее, избили и увели Радамиста.

Уткнулась Ана в песок, потом еле привстала, с болью усмехнулась, заскрежетал песок на ее зубах:

— Вот дела! Мало у Вас было печали, так я еще накликала... Зря вернулась, — вся облипшая песком и щебнем, она поползла к морю.

— Нет, — вцепились в нее все. — Не уходи, что мы теперь без тебя сделаем?

— Да, — сдалась Ана, — сама заварила, самой и расхлебывать... Только дайте отдохнуть, я ничего от усталости не соображаю.

С трудом ее препроводили в дом, уже в постели, сквозь сон, она просила через час-два разбудить; не трогали, спала, как богатырь, проснулась ровно через сутки. Только чуточку поела семян чечевицы и пошла на берег, ей надо было подумать, а думать не думается, она голодна, зла, сердце от этого кипит, рвется наружу. Она уверена, что все это проделки трусливого, оплывшего в жиру Зембрия Мниха: желает обуздать ее, хочет, чтобы на коленях явилась к нему, стала его наложницей, прислугой, рабыней. «Нет уж! И «императрицу» убила, и с ним разберусь, а потом и Басро на колени передо мной станет, сестру и брата вернет».

Предупредив Артемиду, сквозь приличный шторм и порывистый ветер поплыла Ана на лодке к Константинополю, чтобы выследить с моря, как подобраться к дому Мниха. Вернувшись домой, остаток дня она потратила на изготовление якоря из огромного валуна.

К ночи, несмотря на звездное небо и утихший ветер, шторм не спал, однако она не могла откладывать свой план. Глубокой ночью невдалеке от берега, прямо напротив особняка Мниха, Ана бросила «якорь», вплавь добралась до суши, ящерицей, крадучись, пересекла открытое пространство от воды до густых аллей. Здесь вздохнула свободней, до окон кабинета Мниха совсем близко, и все в зарослях. Она проделала всего лишь пару шагов — и страшный удар в затылок.

Очнулась: в том же кабинете, на знакомом диване лежит. Одними глазами повела, искоса видит: Мних, заложив руки за спину, склонив голову, будто любуется брюшком, медленно ходит по комнате. Ана шевельнулась.

— А-а! Пробудилась, шалунья! — с наигранным жеманством воскликнул Мних, приближаясь к дивану.

Ана села, от резкого движения сильно заныл затылок, и только некоторое время спустя она заметила, что на ней цветастый нежный шелковый халат. Мних тем временем сел напротив нее, и так близко, что своими коленями сжал ее колени, по-докторски умело схватил ее подбородок и неожиданно для Аны приказал:

— Раскрой рот, скажи «а-а»!.. Посмотри на мой палец, теперь сюда... Чем ты занималась эти дни?.. Почему молчишь? Твой организм полностью истощен и обезвожен. Ну, что молчишь? — и он фамильярно ударил ее по бедру.