Канта Ибрагимов - Аврора

— Гал Аладович, — извиняется и.о. директора, — я не виноват. Сам был в Москве, а тут такое… Надо ж руководству подчиняться.

— Я знаю, где руководство, — как бы про себя обиженно пробормотал Цанаев. — Мы еще посмотрим. Руководство-то в Москве, — с этими словами Цанаев покинул кабинет и уже будучи во дворе пытался набрать вице-президента, все руки дрожат, как сам вице-президент звонит:

— Гал Аладович, тут дело такое… Сами понимаете: политика есть политика. А Чечня — дело щепетильное. Словом, был звонок из Администрации президента России… Мы обязаны поддержать кандидатуру правительства Чечни.

Цанаеву, наверное, надо было бы и хотелось отключить телефон, а он вместе этого:

— Спасибо… Я понимаю. Так даже лучше для меня. Что мне делать в этой дыре?! Науки никакой.

— Да-да, вы ведь, Гал Аладович, ученый с мировым именем. И любой московский институт сочтет за честь вас в штате иметь… Тут у вас и семья, и квартира.

— Спасибо, спасибо, — последнее Цанаев говорил искренне, потому что ему напомнили о подаренной Президентом квартире в Грозном, на которую он так и не удосужился получить хоть какую-либо бумажку, не говоря уж об ордере.

С этой целью он направился в регистрационную палату, а там ему заявили — для оформления квартиры необходим документ-основание.

— Эту квартиру мне подарил Президент, — утверждал Цанаев. — Вручил ключи, это по телевизору даже показывали.

— Телевизор не документ, нужен ордер.

— Вот вы и выдайте мне ордер.

— На основании чего?

— Президент подарил.

— Президента нет.

— Ха-ха, уже забыли? Другому господину служите?.. Совести у вас нет, — и еще более нелицеприятное нес Цанаев, пока его почти силой не выставили, хорошо, что еще не побили — интеллигентный вид спас.

Боясь, как бы и квартиру не отобрали, Цанаев поспешил домой и по пути увидел вино-водочный магазин. В Грозном это случалось крайне редко, а вот в Москве Цанаев не то что запоем, но к бутылочке частенько прикладывался, и вот напиться-забыться решил. Взял сразу же пять бутылок водки, на следующий день столько же и про запас, а потом даже не помнит: оказывается, телефон потерял и дверь никому не открывал, а может, никто и не стучал, а если стучал, он не слышал, пока не появилась — действительно, как утренняя заря — Аврора, и, конечно же, как озарение иль отрезвление, Цанаев протер глаза:

— Ты что на балконе делаешь? — пришел он в себя. — Как ты сюда попала? — он тоже вышел на балкон: яркое, теплое, солнечное, летнее утро. — Ты залезла на второй этаж? — он посмотрел вниз.

А она в ответ жестко:

— Гал Аладович, как вам не стыдно? Перед Богом не стыдно?

— Брось, — махнул рукой Цанаев, — голова трещит.

— Мне вас не жалко, работу жалко. Вы бросили институт.

— Меня уволили. Бросили, как шавку.

Она, то ли с презрением, то ли с жалостью, осматривала его с ног до головы:

— Надо же бороться. Ученый совет впереди, — убежденно сказала Аврора. — Приведите себя в порядок и идите на работу, — как и залезла, она уверенно перемахнула через перила балкона.

— Ты что?! — протянул ей руку Цанаев. — Выход там.

— Не трожь, — грубо отрезала Аврора, — как пришла, так и уйду.

По газопроводной трубе она довольно ловко спустилась, правда, плюхнулась наземь неудачно, больно.

— Я вас жду на работе, — уже снизу крикнула она.

— Этот и.о. в моем кабинете? — стал соображать Цанаев.

— А вы до ученого Совета посидите в моем, — все спланировала она.

В тот же день, после обеда, чувствуя себя неловко, Цанаев появился на работе. Сел на место Авроры, она устроилась рядом.

— Ну и что? — растерянно промямлил Цанаев.

— Что? — как бы дразня, ответила Аврора. — Надо действовать, бороться. Не уступать же просто так институт, ваше, можно сказать, детище, этим подонкам… Думайте, вы же умный и смелый человек. А пока дайте мне ключи от квартиры, я там приберу.

Было стыдно, неудобно, но Цанаев высидел в кабинете Авроры до концарабочего дня, пришел домой — свежо, опрятно, даже уютно. А он мечтал опохмелиться, от водки и следа нет, — напротив, в комнате — молитвенный коврик, четки, тюбетейка, а на почетном месте — небольшой Коран.

Молиться Цанаев не стал — даже не умеет. Но и в водочный магазин не пошел и стал думать: вариант борьбы лишь один — чтобы члены Ученого совета проголосовали за него.

Как положено по Уставу, было объявление «на должность директора НИИ», и хотя Цанаева еще раз предупредили, он подал заявление на участие в конкурсе. При поддержке Авроры он встретился со всеми членами Совета. И не раз. Почти все выражали ему сочувствие, называли случившееся беспределом и выражали солидарность в борьбе за справедливость. Сам Цанаев тоже не голословен: всем он обещает квартиры в академических домах, премии от грантов и доказывает очевидное — если его не изберут, то этого ничего не будет, — приготовились академгородок в зародыше разворовать.

Члены Ученого совета — люди не глупые, все это понимают, Цанаева на словах поддерживают. Но главная ударная сила — Таусова Аврора — ее ведь не уволили с должности ученого секретаря, вся документация под ее началом, и она готовит выборы. Однако случилось неожиданное: за неделю до выборов умер отец Авроры. Для Цанаева почему-то это был знак — он не выиграет на выборах, его ударная сила вышла из строя. Лишь за два дня до Ученого совета Аврора вышла на работу, и то ради Цанаева: она в трауре, очень печальна и это маска-улыбка на лице.

— Аврора, — вдруг выдал то, что думал Цанаев, — почему ты не плачешь? Ты ведь хочешь плакать… Поплачь, станет немного легче.

— Гал Аладович, — тихо молвила Аврора, — не могу, точнее, нельзя.

— Почему? — удивился Цанаев.

— В первую войну, когда один за другим подряд погибли мои братья, я сильно плакала и не могла угомониться. Тогда однажды меня вызвал отец (тогда он был здоров) и твердо сказал: «Дочь моя, для меня это страшное горе. Но, как ты видишь, я не плачу. Потому, что я в праведных трудах вырастил своих детей, и никогда нечестивым куском хлеба вас не кормил, хотя этот кусок не всегда был с маслом, но хлеб у нас на столе всегда был. И мои сыновья выросли мужчинами. Они не поддались новым модным религиозным веяниям, когда дети не чтут отца, а остались и оставались в той вере, которой я их приучил, и всегда почитали меня, как положено по чеченским адатам. [10] Адат — свод законов кавказских горцев. А когда враг с оружием вступил на нашу землю, они не спрятались, не бежали, а испросив моего благословения, стали на защиту отчизны. Война сыновей не родит, да кто-то должен был грудью стать… Мои сыновья стали. Я горжусь ими, я сам за себя горд, что вырастил таких детей… Так что я сам не плачу, хотя душа болит, и ты не смей плакать… видать, так предписано судьбой. Да благословит Бог их Газават! Аминь… Поняла? Больше не плачь. Никогда не плачь, даже когда я умру, ибо я доволен своей жизнью, доволен своими детьми. А что еще надо человеку? Ведь ценность мужчины определяет потомство», — тут Аврора глубоко вздохнула. — Так что с тех пор, Гал Аладович, я не плачу, как бы тяжело мне не было.