Канта Ибрагимов - Аврора

— А как племянники?

— Растут. Младший — крепыш. И другой, вроде, поправляется. Слава Богу, мать у них есть. А вот жилья своего нет, — она вновь печально вздохнула. — Гал Аладович, я-то искренне за наше дело и институт борюсь. Но не скрою, у меня ведь тоже свой интерес: если бы вы построили в академгородке жилые дома, я могла бы иметь квартиру… А это жулье… — она махнула рукой.

— Неужели я племянников жильем не обеспечу? — она с потаенной надеждой глянула на Цанаева, тот опустил взгляд, а она с вопросом: — Что нового?

— Ничего, — тихо выдал Цанаев, — вроде все по Уставу. Спокойно.

— А меня это их спокойствие пугает. Мне кажется, они что-то коварное замышляют.

— Не посмеют, — как-то уж очень неуверенно прошептал Цанаев, а Аврора в ответ:

— Посмеют, еще как посмеют. Эти подонки, ради денег, нашу Родину исковеркали, людей истребили… а что им институт, зачем им наука? Когда большими деньгами пахнет, они, как звери, человеческий облик теряют… Но я, — она глянула на Цанаева и исправилась, — но мы ведь будем бороться до конца за справедливость?

— Будем, — вяло кивнул он, — хотя шансов мало.

То, что шансов практически нет, стало ясно за день до выборов: объявили, что в целях безопасности и для торжественности заседание, и не простое, а «расширенное», состоится не в конференц-зале института, а в доме правительства. Там же в ресторане планируется роскошный банкет.

Итог голосования Цанаев уже предугадал — всем уже известно, и если бы он сам не был внесен в бюллетень, то он не пошел бы на это шоу, где он станет посмешищем. Однако случилось совсем удивительное.

В зале больше чиновников и их охраны, чем членов Ученого совета. А сами чиновники — министры, депутаты и прочие руководители республики, в президиуме, среди них, сбоку, в сторонке, новый и.о. директора, и не он ведет совет, а министр, который, особо не затягивая, объявляет сходу, что в бюллетень для голосования внесена всего одна фамилия.

— А где Цанаев? — посмел кто-то спросить.

— По положению Цанаев не проходит, — отвечает министр. — Дело в том, что на днях вышло распоряжение правительства, согласно которому первые лица, то есть руководители, должны быть прописаны в Чечне. А Цанаев прописан в Москве, москвич.

— Это незаконно! — вдруг с задних рядов закричала Аврора. Все обернулись в ее сторону: она в траурной одежде, кулак вознесен над головой. — Это несправедливо! Во-первых, понятно, что это распоряжение вы сочинили конкретно под эти выборы и завтра забудете, потому, что сами прописаны в Москве и ваши семьи там. А во-вторых, на момент объявления выборов директора этого распоряжения не было. Так что не занимайтесь самодеятельностью. Закон — это власть.

— И закон, и власть — это мы! — в микрофон прошипел министр. — Мы воевали за эту власть, и что хотим, как хотим будем делать, — он еще что-то хотел сказать, но Аврора его перебила:

— Вы-то и ваша родня — точно не воевали, в Москве отсиживались. А кто воевал, мы знаем, многих нет.

Наступила неловкая пауза, некое замешательство в зале.

— Кто такая? — возмутился министр. — Слушай, у тебя дома что, мужчин нет, что ты так распоясалась?

— У меня дома нет, мужчин нет! Все погибли в боях, все уничтожено.

— Выведите ее из зала, — приказал министр.

Несколько охранников бросились к ней.

— Не подходите ко мне, не тронь! — не своим голосом, как хищница выкрикнула она и в этот момент в зале кто-то произнес:

— Сестра Таусовых.

Эта фамилия — как искра. Атмосфера накалилась, словно встретились силы прошлого, настоящего и будущего. И почему-то голос подал уже немолодой, коренастый охранник, что стоял в углу у президиума:

— Оставьте ее, — негромко, но властно и жестко прошипел он.

Стало ясно, что в зале, как и в республике, есть одна власть, но сила не одна. Даже в начальствующем президиуме — некое замешательство, и тут поднялся один из старых членов Ученого совета:

— Товарищи! Давайте соблюдать демократический централизм. Итог за большинством, — как старый коммунист рассуждал он и тут же к древности: — Женщина по адату должна молчать. А с властью лучше жить мирно. Они ведь будут нам помогать. Нам нужно согласие, единение. Поддержим мнение министра, а он поддерживает нас.

— Да-да, — согласились многие члены совета.

— Тогда одобрим решение министра. Тем более, что все законно… Давайте проголосуем. Открытое голосование, нам нечего скрывать… Поднимите руки.

Даже Цанаев руку поднял.

— Нах яц шу! [11] Нах яц шу (чеченск.) — Вы не люди, не мужчины. — крикнула Аврора и смотрела она на Цанаева, когда покидала зал.

Изначально Цанаев знал, что Чечня — это не просто война, это хаос, бардак, беззаконие и некий полигон или плацдарм сверхмощных интересов. И как ученый, воспринимая все это диалектически, он считал, что это революционно-эволюционный путь развития, в котором он хотел и вправе был участвовать и участвовал. Однако жизнь и события стали развиваться так, что он не то что не вписался в эту реальность, он просто был вышвырнут из этой системы, как инородное, чуждое тело. И он, конечно же, самокритичен, но не настолько, чтобы не знать цену самому себе: ведь что ни говори, а он доктор физмат наук, профессор, один из ведущих специалистов в своей области. И если в нем не нуждается Чечня, то он считает, что республика не нуждается в высококвалифицированных специалистах — это явно революция, но не с эволюционной, а наоборот, с доминантной деградацией. И если бы это качество превалировало только на местах, в Чечне, то это было бы полбеды, но, как он считает, та же ситуация стала господствовать и в центре, в Москве, где его просто не взяли на прежнее место работы — штатов нет.

Как считает Цанаев, с его уровнем квалификации работу в Москве он в любое время найдет. Но разве это работа? Зарплата — гроши, а оказывается, он по уши в долгах, даже процент капает.

— Как ты могла такой кредит взять? — орет Цанаев.

— А на какие деньги я этот евроремонт в квартире делаю? — в том же тоне отвечает жена.

— Как ты посмела заложить эту квартиру?!

— Думала, квартиру в Грозном продать, еще мебель взяли бы. А ты такую квартиру профукал.

— Замолчи! — кричит Цанаев, самому стыдно; он был в состоянии похмелья, когда через день после выборов пришли какие-то люди и попросили показать документы на жилье, намекая, что это служебная квартира. При этом один, как показалось Цанаеву, — старший, предложил побыстрее в течение двух-трех дней документы оформить, даже свою помощь предлагал, но Цанаеву все осточертело и он, плюнув на все, бросив ключи в приемной, даже не рассчитавшись в институте, улетел в Москву А жена, оказывается, рассчитывая на эту грозненскую квартиру, взяла кредит: в нынешней ситуации огромная сумма — миллион рублей, не говоря уже о процентах. И если он, как профессор, будет получать в месяц тридцать тысяч — тысячу долларов, то только для погашения кредита надо пахать более трех лет, но и этого нет, а жена язвит: