Владимир Рыбин - Взорванная тишина

Уже потом, когда мы, черные, неузнаваемые, покуривали в стороне и, поглядывая на обгоревшую поляну, радостно вспоминали эпизоды этой короткой схватки, до меня вдруг дошло, что у каждого была своя главная позиция. Поэтому мы и справились с пожаром, что каждый осилил его на своем месте. Так, наверное, бывает в бою: побеждают только тогда, когда побеждают все. Нет в бою не важных позиций, потому что, через любую может просочиться враг.

Всходившее над морем солнце румянило все вокруг. Даже лицо старшины, с грустью оглядывавшего наше обмундирование, выглядело в розовом утреннем отсвете вполне жизнерадостным.

— Ох уж этот седьмой участок! — вздохнул старшина.

И только тут до меня по-настоящему дошло: не слишком ли много событий для одного места? Случайны ли совпадения? Я встал, оглядываясь, и вдруг увидел за обгоревшим кустарником у подножия большого камня черное пятно ниши. Раздвинув кусты, заглянул внутрь. Ниша была неглубокой, в ней лежала россыпь сухой пыльной щебенки. Хотел полезть туда, в эту нишу, да посмотреть. Но тут услышал команду:

— Застава, строиться!

Едва мы вернулись на заставу, как началась обычная наша круговерть, еще ускоренная тем, что старшина определил коротко и ясно: «Привести себя в порядок». Дома такое событие, как тушение лесного пожара, каждого из нас на неделю выбило бы из колеи. Свалив испачканную, порванную одежду на многотерпеливых мам и бабушек, мы ходили бы в кино, пили лимонад или еще что-нибудь, пропускали уроки в школе. Здесь на всё старшина дал два часа. А кому, согласно боевому расчету, надо было на службу — и того меньше.

А потом пришла Таня, подозвала меня к калитке, сказала обиженно:

— Вы что же, заб-были?

— О чем? — взволновался я. Не столько тем, что мог что-то забыть — это со мной бывало, — сколько ее тоном, заставившим меня судорожно соображать: не пообещал ли вчера чего лишнего.

— Там уже м-мальчишки начали к-копаться, а вы все тянете.

— Я тяну?!

Мне хотелось сказать, что сегодня такой день — не до раскопок, но устыдился: ведь и в самом деле не вспомнил о них. К тому же меня обеспокоили эти мальчишки. Разве их теперь остановишь? Найдут старый окоп, разроют, расхватают все…

— Погоди, Танюша, — сказал я, с нежностью погладив ее по плечу. И, даже не обратив внимания на ее округлившиеся от такой фамильярности глаза, побежал в канцелярию.

Начальник и теперь оказался на высоте. Ничего не сказал, только поморщился, когда я напомнил об обещанных на сегодня раскопках. Посмотрел какие-то свои записи и махнул рукой:

— А, ладно, зовите прапорщика.

Через четверть часа мы, все еще неотчищенные, стояли в строю и слушали вдохновенный рассказ начальника заставы об Игоревом письме, без его концовки, разумеется, о наших поисках Иванова окопа, о необходимости произвести раскопки.

Скучать на заставе никому не приходится, но я не знаю ни одного пограничника, которого не мучила бы жажда приключений. Желающих теперь же взяться за лопаты оказалось даже больше, чем лопат. Начальник заставы сам отобрал шестерых, как он сказал, менее занятых по службе. Игорь Курылев тоже оказался в числе «незанятых», что меня вначале удивило — ведь говорил же о его боязни. Но, поразмыслив над этим решением начальника, я согласился с ним: что за анахронизм — боязнь у пограничника?! Боишься или нет, будь добр, если надо, взять себя в руки.

Мы принялись копать, окруженные кольцом поселковых пацанов. Девчонки вместе с Таней и Ниной сидели поодаль на небольшом курганчике, выделявшемся на пологом склоне, боязливо посматривали в нашу сторону. День был совсем уж по-весеннему жаркий, и мы, с разрешения старшины, осуществлявшего, так сказать, административное руководство нашими археологическими изысканиями, разделись до пояса, с удовольствием подставив солнцу свои белые спины. Падкие до подражаний пацаны тоже принялись раздеваться, и вскоре наша толпа на склоне начала напоминать цыганский табор. Старшина походил вокруг, все более хмурясь, и вдруг сердито прикрикнул на пацанов, чтоб отошли подальше.

— Разыгрались, — обращаясь уже к нам, ворчал он. — Это вам не праздник-субботник.

Он явно был недоволен тем, что с самого начала не оценил траурной торжественности момента.

— Это вам не яму копать, — поддакнул я. — Надо осторожно, не торопясь.

Старшина обрадовался поддержке. Как-никак, а я в этот день был кем-то вроде научного руководителя.

— Точно, — сказал он, по-своему поняв мои слова. — Всякое можно выкопать, даже гранату. — И сделал неожиданный вывод: — Всем одеться!

Грунт был слежавшийся, каменистый. Из-под лопат летела белая щебеночная пыль. Но это был все же не скальный монолит, и сразу чувствовалось: здесь когда-то копали.

Еще в школе мне приходилось участвовать в раскопках. Как-то наш историк, раздобыв в музее разрешение, повел нас раскапывать древнее захоронение. Помню, первый штык мы снимали смело, потом перетирали в пальцах каждый комок, чтобы не выбросить с землей чего-либо ценного, а потом и вовсе стали ковыряться щепочками. Помню, как холодели при виде серых человеческих костей и как постепенно этот холод перерастал в нетерпение, в неистовое любопытство. И сознание того, что мы впервые за десять прошедших веков брали в руки найденные черепки и браслеты, наполняло нас ощущением почти мистической важности совершаемого. Будто разрытая могила была окном и мы, минуя бездну веков, заглядывали через это окно в давно минувшее.

И теперь, сказав, чтобы не больно спешили копать, перебирая рассыпающийся щебень, я, как тогда на могильнике, чувствовал волнение и нетерпение и трепетал душой от странного ощущения близости эпох. Будто не три десятилетия назад, а только вчера обрушило взрывом этот окоп, и мы должны, непременно должны найти засыпанного в нем человека.

Пришел Чупренко, остановился на бруствере рядом со старшиной. Волька тоже явилась вместе с ним, постояла, поковыряла ногой землю и пошла к девчонкам, молчаливо сидевшим на холмике. Я смотрел ей вслед и старался угадать: сказала она про револьвер или, как всегда, отнекалась. Я догадывался, почему так поздно пришел Чупренко: видимо, был у него начальник заставы, расспрашивал.

— Чи здесь, чи не здесь? — задумчиво сказал он, разглядывая кучу щебенки. — Тогда ведь тут гильз было, что гальки на берегу.

И сразу пропало мое мистическое предчувствие чуда, и я понял, что волновался главным образом потому, что в этом старом окопе, разрытом уже по грудь, ничто не напоминало о бывшем бое.

— Конечно, не здесь, — сказал Игорь Курылев. Я понял его. Ведь если окоп тот самый, а следов боя нет, значит, Иван попал-таки в руки фашистов. И что бы ни говорил Чупренко, это не снимет тяготевшего над всеми нами обвинения.