Сергей Скрипник - Телохранитель

— Нам лучше знать, преданны они или нет! Отвечайте по существу.

Тут Примаков вдруг вспомнил, что он все-таки атаман Червонного украинского казачества и в свое время при упоминании его имени трепетали «красновцы» и «пилсудчики», и он сказал, как отрезал:

— Не буду.

— Что?! Что значит — не буду?! — Березкин побагровел.

— То и значит, что не буду, — не дрогнув, повторил Примаков.

— Гражданин Примаков… — следователь не договорил.

— Я тебе не гражданин, щучий сын, а комкор Примаков! — твердо ответил он.

Березкин обливался потом. Достав из кармана носовой платок, он стал вытирать лицо, мясистый подбородок, шею, после чего зло изрек:

— Сейчас мы посмотрим, какой ты комкор! — и позвал: — Петухов! Рындин!

Дверь следовательского кабинета открылась, и в нее вошли два крепких хлопца.

Избитый в кровь, с отбитыми внутренностями и раздавленными коваными сапогами гениталиями, комкор Примаков лежал на грязном, заплеванном, впитавшем в себя человеческие испражнения полу, тупо уставившись в одну точку — закрытое окошечко тяжелой металлической двери, в щель которого пробивалась из коридора тонкая полоска тусклого света. В голову лезли черные мысли. Хотелось покончить с мучениями раз и навсегда. Когда он подумал, что надо перекусить себе вены на руках, было уже поздно — передних зубов не было.

Вот уже месяц его подвергали нечеловеческим пыткам, и на исстрадавшемся теле не осталось живого места. На допросы водили под руки, сажали на стул, но после нескольких вопросов, когда он еще хоть как-то мог проявлять упрямство и неуступчивость и отвечать своим мучителям «нет», опрокидывали на пол и долго пинали, стараясь угодить в правое подреберье или пах.

Но куда невыносимее казались ему муки моральные. Он еще мог терпеть, когда его будили по ночам и волокли на допрос в кабинет Березкина, к которому за последнюю неделю присоединилось еще трое — Вильсен, красный латышский стрелок, стоявший в 1917 году у истоков создания Всероссийской чрезвычайной комиссии, с которым Примакова, как он сам считал до этой встречи здесь, связывала искренняя дружба. Жена Вильсена Аглая была когда-то лучшей подругой первой жены комкора Оксаны Коцюбинской, дочери классика украинской литературы и сестры известного большевика-революционера, умершей при родах в 1920-м. Именно тогда, после ее смерти, гласит народная молва, командующий 1-м корпусом Червонного казачества полностью утратил интерес к жизни, зато приобрел славу бесстрашного рубаки, ищущего смерти в бою, при появлении которого в гуще сражения все враги шарахались в разные стороны, боясь его отваги и кровожадности. Двое других участников допроса были Примакову незнакомы. Во всяком случае, их фамилии — Слепцов и Магнер — ни о чем ему не говорили.

Так вот, было во стократ хуже, когда ночью — а это происходило всякий раз, если не было поздних вызовов к Березкину, — окошечко камеры открывалось, и сквозь тяжкую смутную дрему теряющий рассудок Примаков слышал голос Петухова или Рындина, позже к ним примкнул земляк комкора Каравайчук, из-под Чернигова.

— Вставая, жидяра, жидовий муж! Кончай ночевать! Все, вышло ваше время, иудино семя.

Фраза всеми тремя выкрикивалась одна и та же, и в этом был особый смысл. Мастера пыток и глумления над своими жертвами доводили их до умоисступления однообразием оскорблений. После «словесной артподготовки», как правило, двое казематных вертухаев поднимали третьего так, чтобы причинное место было на уровне смотрового окошечка, и тот справлял в него малую нужду.

А когда у «троицы» было бодрое настроение, то они и вовсе заходили в камеру и пинали комкора Примакова, превратившегося их стараниями в жалкий обрубок, мочились прямо на него, выкрикивая:

— На, жидяра! Получи, жидяра! Пей, жидяра!

Этим животным, недочеловекам было не больше двадцати пяти лет. То есть они еще пешком под стол ходили, когда он собственноручно крошил в капусту белоказаков и белополяков. Однажды Виталий Маркович нашел в себе силы и на злобные вопли вошедших в раж истязателей прохрипел в ответ:

— А между прочим, товарищ Лазарь Каганович — тоже еврей. Жидяра, как вы тут кричите.

Эта ремарка стоила бывшему атаману Червонного казачества сокрушительного удара в лицо. Со сгустками крови он выплюнул на пол еще несколько остававшихся во рту зубов. На его губах пузырилась алая пена, а палач Рындин, схватив Примакова за горло, стал трясти его и орать благим матом:

— Ты, сучмень, мне товарища народного комиссара Кагановича не трожь! Не марай его честное имя своим грязным ртом.

С наркомом путей сообщения СССР комкора связывала тесная дружба еще с середины двадцатых, когда тот был первым секретарем ЦК Компартии (большевиков) Украины. Примаков в той критической для себя ситуации мог бы привести и другие примеры беззаветной преданности ленинско-сталинским идеям представителей доблестного советского еврейства — Гамарника, Якира, Фельдмана, Вальдмана, Скалова и многих других людей, с которыми боролся за установление Советской власти на Украине. Но он боялся даже произносить фамилии военачальников и армейских комиссаров, ибо одно-единственное их упоминание в его устах могло стать поводом для ареста каждого из этих людей.

Но, как бы он ни крепился, все равно из него с помощью издевательств и побоев по капле выцеживали показания против тех, с кем он, Виталий Примаков, прошел дорогами Гражданской войны, а впоследствии участвовал в деликатных миссиях советского правительства за рубежом. После него почти сразу был арестован комкор Витовт Путна, потомок обедневших литовских хуторян. У него была репутация патологического садиста. За свое «зверское» отношение к врагам пролетарской революции Советская власть менее чем за год удостоила его трех орденов Красного Знамени. Не прошло и недели, как явившиеся арестовывать комкора чекисты, сорвали ордена с парадного обмундирования кровавого усмирителя Кронштадта и крестьянских волнений на Нижней Волге во времена свирепствовавшего там голодомора, порожденного конфискационной политикой эпохи «военного коммунизма».

Все остальные, кем интересовалась следственная бригада Березкина, пока пользовались всеми благами свободы в стране, где правила военно-бюрократическая диктатура, — проводили успешные маневры, участвовали в нескончаемых кремлевских приемах, просиживали галифе в президиумах, сверкая маршальскими звездами и шевронами, орденскими «иконостасами». Но весь этот мишурный блеск эполет уже сходил для них на нет. Паркетные шаркальщики в РККА, постепенно приходившие на смену профессиональным военным с опытом ведения боевых действий, играли все большую роль в окружении ближайшего друга и соратника «хозяина» по царицынской эпопее наркомвоенмора Клима Ворошилова. Над серой холуйской массой в униформах все еще возвышались такие мощные фигуры, как маршал Михаил Тухачевский, которого в связи с его амбициями все чаще сравнивали с Бонапартом, командарм 1-го ранга Иероним Уборевич, имевший репутацию несомненного интеллектуала, не боявшегося высказывать собственное мнение, командарм 1-го ранга Иона Якир. Последнего Примаков недолюбливал за жестокий нрав, хотя и у самого него руки были по локоть в крови, за глаза называл его «сыном кишиневского фармацевта с лицом еврейской красавицы». Но при этом высоко ценил в нем талант организатора, создавшего Киевский укрепрайон, который по своим оборонительным возможностям превышал все известные на тот момент «линии сдерживания» — Маннергейма, Мажино и только что построенного первого рубежа системы Зигфрида или Западного германского вала.