Мартина Моно - Нормандия - Неман

— А ты, уж больно ты надоел со своей всегдашней защитой русских.

— Нечего спорить, — сказал Леметр. — Все мы слишком устали.

— Сегодня сбили четверых наших, это важнее усталости, — продолжал Бенуа. — Если так пойдет и дальше, от «Нормандии» к концу недели ничего не останется,

Казаль вмешался снова.

— Останется! Доктор останется!.. Один… Он возьмет Орел, взломает фронт и погонит бошей в Берлин, поддавая им под зад ногой.

Леметр смотрел на Бенуа. «Всегда, когда гибнет один из наших, ты страдаешь. Я знаю тебя, суровый из суровых, это было каждый раз, начиная с гибели Перье! Из всех нас тебе одному эскадрилья въелась в душу. Но смерть товарища — с этим ты не справляешься»,

г*-. Что ж вы не смеетесь? — спросил доктор. — Разве не забавно то, что сказал Казаль!

Никто не ответил. Доктор покрыл бубновую восьмерку семеркой пик. *

— Если такие тонкие шутки уже никого не могут рассмешить, значит, дело в самом деле плохо!

— Не могу же я до конца войны ходить в одном ботинке! — ворчал Дюпон.

— Тебе не придется долго мучиться. Для нас война окончится здесь, — сказал Бенуа.

Вильмон по-прежнему спал, даже ни разу не пошевелился. «Я должен что-то сказать, — думал Леметр, — но что я скажу им? Если бы я послушался своего внутреннего голоса, я присмотрел бы себе стол и тоже заснул бы. Орел… что это за штука — Орел? В один прекрасный день мы вступим в Орел и, если там останутся кровати, поспим. Но от Орла ничего не станется, кроме разрушенных стен. Тогда мы выспимся на земле…»

— Ты спишь, Лёметр? — спросил Бенуа.

— Нет, — ответил тот, =не сплю…

И тут же заснул.

Входя, Марселэн увидел такую картину: Леметр и Вильмон спали. Казаль сидел с совершенно отупевшим видом; Бенуа ругался, не сводя мутного взгляда с ботинка, который Дюпон злобно совал ему под нос. Доктор, держа в руках три последние карты, о чем-то глубокомысленно размышлял. Лирон следовал за Мар-селэном. Они обменялись печальными взглядами. Марселэн повел плечом и начал:.

— Добрый вечер! Только что звонил полковник Синицын. Он требует патруль.

Дюпон перестал размахивать ботинком. Казаль встал. Бенуа медленно размял папиросу.

— Куда?

— Аэродром, — произнес Марселэн.

— Там остались Виньелет и Леви, — сказал Казаль.

— Жаль, что они не вернутся… Они могли бы нам кое-что рассказать о том, что там происходит.

Голоса разбудили Леметра, Словно сквозь пелену, он увидел: Марселэн стоит у двери. Он очень печален и очень суров, глаза занимают все лицо. «Интересно, немцы устали так же, как мы? Самым секретным оружием сейчас было бы лекарство против сна».

— Русские утром потеряли девять бомбардировщиков, — произнес Марселэн. — Они идут снова.

Доктор покрыл три последние карты. Теперь он, тихонько смешав их, стал строить карточный домик на шероховатой поверхности ящика, служившего ему столом.

«Странно думать, что в наше время настоящие каменные дома столь же хрупки, как это сооружение. Что осталось от вокзала в Орле? Он, должно быть, безобразен, как все вокзалы. Интересно: русские тоже субботними вечерами набивались в поезда и устремлялись за город? Наверное, так же как у нас, продавали газеты, папиросы, была почта, сияющая буфетчица за стойкой… Каким был вокзал в Орле, до того как его превратили в пепелище?»

— Я хорошо знаю, о чем вы думаете, — сказал Марселэн. — Но это приказ. Надо!.. Вас поведет капитан де Лирон.

Капитан Лирон вздохнул. Он был согласен. Он никогда не нарушал приказ. Единственным чрезвычайным актом в его жизни было решение не подчиниться правительству Виши и присоединиться к Свободной Франции. Он сделал это с таким же самым скромным вздохом. Жизнь не слишком весела, тем более когда приходится выбирать такой невероятный путь. Капитан де Лирон целую ночь бродил по улицам, прежде чем. отважился на этот шаг. Сам того не подозревая, он пережил те же муки, что и его предок, советник де Лирон, когда после провозглашения Нантского эдикта он решил остаться протестантом.

Верный своему королю, исполненный инстинктивной и профессиональной ненависти к беспорядку, советник де Лирон все же стал мятежником. Читая условия перемирия, его праправнук решился скрепя сердце сделать такой же шаг. С тех пор его меланхолическую фигуру можно было видеть на фронтах союзников. Он и сам не понимал, почему, ненавидя англичан — ведь были Наполеон и Жанна д’Арк, презирая американцев — скотов, которые не вынимают изо рта жевательную резинку и хлещут виски, не любя русских — он их представлял себе не иначе, как с ножом в зубах, восхищаясь немцами — они добились большого патриотического подъема, — он оказался у русских, стараясь вместе с американцами и англичанами помочь им разбить немцев!

— Надо, — повторил Марселэн.

Он никогда еще не встречал такого сопротивления. Под этими направленными на него, будто соединившимися в один взглядами, он чувствовал себя не очень-то хорошо. И так как его нервы тоже были на пределе, он все же надеялся, что они избавят его от необходимости подкреплять свои слова приказом. Молчание нарушил Дюпон.

— Надо так надо!.. Вот и все… Извините, Лирон, я думаю, вы поймете… Мы предпочли бы, чтобы нас вел Бенуа.

Лирон и бровью не повел; он по-прежнему стоял, повернув голову к перегородке и полузакрыв глаза. Впрочем, никто не осмеливался поднять на него взгляд.

Марселэн знал, что решение должно быть принято немедленно. Орел не мог ждать. Орлу было наплевать на переживания, чувствительность и субординацию. Война не кончится в Орле. Нужно, чтобы «Нормандия» существовала и после Орла. Будет ли война выиграна или проиграна — Орел лишь ее эпизод. Как бы то ни было, нельзя разлагать эскадрилью. Назначение Лирона было грубой ошибкой, которой он никогда бы не допустил, если бы не был так измотан. В чем заключается долг командира? Упорствовать в своей ошибке? «Король не может ошибиться», — говорят англичане. Или смотреть на вещи здраво, оценить обстановку и поступить в соответствии с ней?

Слабый, осторожный кашель прервал его размышления. С улыбкой, которая лишь подчеркивала его огорчение, Лирон проговорил:

— Господин майор, я тоже предпочел бы… я бы чувствовал себя спокойнее.

Марселэн взглянул на Лирона, и ему показалось, что он видит его впервые. Человек, оценивающий себя По своей действительной ценности, — никаких иллюзий. Несколько часов хорошего отдыха рассеяли бы усталость Бенуа, Вильмона и других. Усталость Лирона не пройдет никогда. Он был здесь потому, что понимал свой долг, потому, что это то место, где пристало быть Лирону, но пружина лопнула. Если бы ему пришлось умереть, он умер бы за то, во что он не верит. С его лица навсегда исчезла радостная улыбка. О, не сразу, а постепенно, по мере того как разрушалась столь любимая им цивилизация.