Мартина Моно - Нормандия - Неман

Их похоронили вместе. В этот день лето, казалось, было одето в цвета осени. Французские летчики несли гроб Иванова, покрытый красным знаменем со звездой, с серпом и молотом. Русские шли рядом, они несли гроб Буасси, покрытый трехцветным знаменем Франции. Сзади шагал генерал Комаров, по обе стороны от него — Марселэн и Синицын. Пилоты, механики, весь персонал базы шли за ними в глубоком молчании. Леметр думал о том, что еще никогда не слышал он такой тишины. Оркестр Восемнадцатого гвардейского полка играл похоронный марш, красивый и протяжный, но и его приглушенные звуки, будто обтянутые крепом, казались частью тишины. Они были как бы ее составной частью, придавали ей свой смысл, свой трагизм. За могилой стоял взвод солдат с винтовками «на плечо». Никогда, никогда Леметр не осознавал до такой степени непоправимость утраты.

Генерал Комаров сделал шаг вперед, за ним Кастор. Комаров говорил таким же чужим голосом, какой Кастор уже слышал однажды, когда генерал сообщал о смерти Тарасенко. Кастор, с побледневшим лицом, переводил.

— Лейтенант Анри де Буасси и старший механик Иванов, — говорил генерал, — вместе сражались и погибли в борьбе за одно и то же Дело, за мир и независимость своих народов. Пусть они мирно спят рядом в этой земле, которую они вместе отвоевали у врага.

«Да, это правда, — думал Бенуа, — отвоевали. Фрицев гонят домой. Они еще кусаются, но отступают. Они уже не смогут остановиться. Маркиз! Каждого сбитого мною фрица я буду дарить тебе!»

На веревках гробы опустили в могилу. На советской земле общий памятник соединит последнего из Буасси с его другом Ивановым. В один горький день узнает Галина… И старый господин, который охотится на тетеревов. А та, которая так похожа ça его единственного сана, будет срывать розы на западной стене, силясь устоять перед искушением исчезнуть в темной глубине пруда… Но сегодня их смерть принадлежит только их товарищам… Солдаты произвели салют. Тихо-тихо вновь заиграл оркестр. Это была знакомая Леметру, красивая и печальная мелодия, напоминавшая о выжженной земле, сожженных селах, сгоревших самолетах, обуглившихся трупах людей. Время от времени в великую печаль этих звуков врывался порыв неистовой силы. «Они мертвы», — плакали скорбные звуки. «Мы отомстим за них», — отвечала песнь гнева.

Бенуа вспомнился мрачный пригород его юности, где он слонялся по пустырям; спрятав ранец где-нибудь под откосом, он убегал туда, где росла чахлая трава и валялся мусор. Улицы уходят вдаль, они окаймлены серыми домами, в окнах которых сушится белье. Куча маленьких братьев И сестер, больная мать, пропавший без вести отец… Бенуа принял все это на свои плечи, и каждые две недели, когда он приносил получку, мать говорила с восторгом:

— Ты настоящий мужчина!

Он не осмеливался сказать ей, до какой степени тяготит его такая жизнь. Он работал на большом металлургическом заводе. Гудок регламентировал жизнь. Возвращаясь домой, Бенуа выписывал на велосипеде зигзаги по жалким садикам, где за колеса цеплялись желтеющие листья салата… Затем он оказывался на широкой улице. На автобусных остановках толпился народ. Через окна бистро можно было увидеть людей, стоящих у стойки. Бистро манило теплом и уютом, но у посетителей был какой-то временный вид. Передохнув, они снова оказывались по другую сторону стеклянной двери, уходили в ночь и в холод.

Эту музыку он уже где-то слышал. Да, конечно, на кладбище. То были бедные похороны в восемь часов утра. Было холодно — начало марта. Хоронили Мартэна, старого рабочего, который, кажется, много лет назад руководил профсоюзом. Бенуа очень любил его. И он пришел, хотя его никто не звал. Просто потому, что ему так хотелось.

Факельщики торопились. Они везли старого Мар-эна во всю прыть. У могилы Бенуа увидел одного рабочего из своего неха. Он говорил тихим, просительным голосом, все время заглядывая в бумажку, которую держал в руке. Это было очень скучно — он ронял фразы, застывавшие раньше, чем они касались ушей собравшихся. Его вежливо слушали. Он закончил словами в честь мирового пролетариата. Присутствующая часть пролетариата одобрила речь и собралась уходить.

Но тут вышла из толпы какая-то девушка, встала у края могилы и запела. Бенуа не находил, чтобы она была красива: немного толста, пальто на ней топорщилось, голова была покрыта платком… В то холодное утро она пела ту же песню, что сейчас играл оркестр Восемнадцатого гвардейского полка… Из-под опущенных в могилу гробов уже вытаскивали веревки..: «Земля, твое парадное ложе…» Почему эти слова вдруг всплыли в его памяти? Уже много лет он не вспоминал их. Все было как в тумане: воспоминания, увязнувшие в песке прошлого. От той незнакомой ему песни в его памяти остался только образ девушки, резко выделявшейся среди людей, продрогших от холода в своих слишком коротких пальто или поношенных макинтошах, слушавших ее безыскусственный, но прекрасный голос.

Да, конечно, это была та самая песня. Старавшийся всегда казаться бесстрастным, он сам удивился, что она так тронула его сердце, и пытался подавить волнение. Старый Мартэн давно превратился в прах, сейчас они проводили в последний путь Буасси и Иванова. А что стало с той девушкой? Если она тоже умерла, была ли земля ее парадным ложем?

Комаров отдал честь. Затем он бросил в могилу горсть земли. Она рассыпалась на крышках гробов. Марселэн тоже бросил землю. Затем Синицын, затем, один — за другим, все, кто был у могилы. Оркестр продолжал играть. И, как аккомпанемент, слышался мягкий стук падающей земли.

— Марселэн, — сказал Комаров, войдя в кабинет майора, — почему не пришел Шардон?

Не поняв русской фразы, Марселэн почти догадался, что она значила, услышав имя Шардона. Он тоже заметил его отсутствие: Шардон один не был на похоронах.

— У него навязчивая идея: он вбил себе в голову, что русские ему не простят… — и, поколебавшись секунду, он закончил: —…того несчастного случая.

Комаров выслушал перевод Кастора и, подумав, сказал:

— Я знаю, что он водил группу на Орел, а вчера сбил двух немцев.

Марселэн пожал плечами.

— Он стремится… он ищет… Вы понимаете?

Взгляды их встретились. Марселэн снова вспомнил смерть Тарасенко. Тогда Комаров сказал ему: «Ты понимаешь, Марселэн?» И так как тогда он понял, теперь он был уверен, что Комаров тоже поймет его сейчас с полуслова.

— Ищет! — задумчиво проговорил Комаров.

Обычно в кабинете Марселэна всегда был слышен гул столовой. Песни, смех, голоса официанток… Сейчас — ничего. Не видя их, Марселэн представлял себе своих летчиков. Он знал, если летчик гибнет в бою, его товарищи не имеют права поддаваться печали. На аукцион он смотрел так же, как Бенуа. Но смерть Буасси не была похожа на другие. Она несла в себе целый мир мыслей, целую концепцию жизни и войны, принять которую было не так просто. Даже самые легкомысленные из них в этот вечер молча размышляли. Такие мысли — не всегда хорошая компания.