Мартина Моно - Нормандия - Неман

— Желаю вам боевых успехов.

В самолете было ужасно холодно. Вильмии сердито бросил ворчавшему Буасси:

— Ты летишь в Россию или на Лазурный берег?

Буасси не нашел это достаточно убедительным, но все же умолк. Как и у остальных, у него было такое чувство, будто он едет в странный, незнакомый мир, на какой-то шестой континент, где ничто ни на что не похоже, разве вот только самолеты… Так ему по край* ней мере казалось.

Перед взлетом члены советского экипажа — из них только борт-механик был уже на месте — пробирались между французскими летчиками в кабину. И каждый из французов признал этих людей товарищами по профессии, своими. Они были летчиками, носили почти такую же летную форму. Французы понимали их же<;ты, они знали, что сейчас те расстегнут воротники, положат под рукой защитные очки, записные книжки и карандаши, бросят привычный взгляд на привычные приборы, поднимут брови, спрашивая механика, все ли в порядке, потому что шум моторов заглушает слова. Все эти детали были известны каждому французскому летчику, и все же русские возбуждали в них огромное любопытство. Это были первые русские, первые из тех многих, с — кем им придется жить, сражаться, страдать и радоваться, а может быть, и умереть. Проходя между французскими летчиками, пожиравшими их глазами, русские украдкой поглядывали на них, и это первое несмелое проявление интереса стоило больше, чем все речи.

Буасси вспоминал книги своего детства, книги в замечательных красных переплетах с золотым обрезом. «Записки гимназиста», «Беглец из Сибири», трагический «Михаил Строгов» — в Иркутск, с поручением царя… Россия казалась ему смешением всего, что есть на свете. Это застывшие реки, красивые женщины в санях, «Бурлаки на Волге» и ресторанчик на улице Пас-си, где по вечерам плакали шоферы такси в ожидании балалаечников. Это Одесса и матросы с «Потемкина» — он видел их в фильме в кино, что на левом берегу. Это сказочный лес. Рыцарь, который путешествует по этому лесу, знает, что встретит волшебниц, добрых — и злых, но не людей. Для Буасси Россия была в какой-то степени страной сверхъестественной, и он рассматривал спины советских нилотов, как крестьянин из Финистера разглядывал бы сенегальцев, высадившихся на его грядке с капустой.

— Внизу вода, — сказал Бенуа.

Он сидел рядой с приехавшим с Мальты Мюллером и с Леметром. Карта была у одного Леметра. Она лежала у него на коленях.

— Это Каспий, — сказал Леметр.

— Можно подумать, что там льдины, — заметил Мюллер.

— Он зимой замерзает, — пояснил Леметр.

Был ли это в самом деле лед? Становилось все холоднее. В легких полуботинках и в обмундировании, рассчитанном на африканский климат, они чувствовали, как постепенно превращаются в айсберги. Шардон ворчал:

— О чем только думало интендантство! Могли бы, кажется, вспомнить о термометре.

— Интендантство не думает, — возразил Леметр.

Казаль, бежавший из Джибути через Египет, просто посинел от холода.

— Эй, доктор, — крикнул он, — где грог?

Доктор сидел в своем углу, скрестив руки и полузакрыв глаза, — безмятежный Будда. Он сделал все, чтобы заплатить злой судьбе как можно меньше. Когда в жизни приходится туго, самое лучшее — мысленно погрузиться в спячку. Сейчас доктор витал в облаках — они несли его к рыжеволосой медсестре, которая напоминала ему его студенческую юность. У медсестры было и другое преимущество — хорошо натопленная комната и большая перина из гагачьего пуха… Доктор грезил. Вопрос Казаля грубо вытряхнул его из теплой постёли, где он чувствовал себя в отличной компании, и водворил в обледеневший самолет, где все было исключительно мужским.

— Мальчики, — сказал он тоном, не допускающим возражений, — я сделаю вам прививки против всех болезней, какие только есть на свете, и еще от нескольких. А пока порезвитесь.

И снова закрыл глаза, пытаясь, скрывшись за собственными веками, вернуться к своему рыжему призраку.

На пороге кабины, пилотов появился Кастор — он прошел туда вместе с русскими летчиками — и негромко объявил:

— Господин майор, пилот сообщает о плохой погоде и небольшом снегопаде.

Небольшой снегопад! Марселэн взглянул вниз, на проносившуюся под ним огромную невидимую равнину, по которой гуляла буря, на гонимые порывами шквала снежные хлопья, несущиеся белой пеленой Повсюду, куда ни взглянешь. Изредка мелькало что-то серое — возможно, земля. «Вот оно, крещение Русью», — думал он. Он всегда приходил в ужас, если чувствовал себя бесполезным. А сейчас было именно так. Они вре подчинялись ему — все пятнадцать. И они полностью зависели от этих четырех советских летчиков, из которых ни один не знал ни слова по-французски, летчиков, украдкой рассматривавших перед отлетом своих пассажиров. Вот уже триста километров русские вели, самолет то йа бреющем полете, то вслепую. Марселэн был немного похож на тех бравых кондукторов, что сидят в автобусах рядом с шоферами. Это было невыносимо, но, с другой стороны, — он должен был это, признать — ничего иного ему не оставалось.

— Я не хотел бы сеять панику, — вкрадчиво молвил Шардон, — но я убежден, что это кончится плохо.

— Заткнись! — цыкнул Вильмон.

Этот возглас так мало соответствовал его манере разговаривать с людьми, что Бенуа позабыл собственную тревогу и в удивлении уставился «а Вильмона.

Внизу по-прежнему ничего не было видно. Только снежные вихри да ощущение бесконечности….

Снова из кабины пилотов выглянул Кастор. Он. походил на неумолимого вестника из античной трагедии, несущего приговор судьбы.

— Господин майор…

— Ну вот, — вздохнул Бенуа, — опять хорошие новости!

Кастор сделал вид, что не слышит.»

— Пилот отказывается садиться на аэродром, он затребовал по радио запасную площадку.

В самолете происходило нечто странное. Французские летчики были объяты страхом. Все они — пилоты одноместных самолетов — привыкли подчиняться команде. Но одно дело — страстно желать сражаться, быть готовым протаранить врага, чувствовать себя способным выполнить самое дьявольское задание, одно дело— быть солдатом На своем посту, и совсем другое — пассажиром оказавшегося в опасности самолёта.

Пробраться из такой Далй, объехав полсвета, отбросить — это еще более сложно! — предрассудки и опасения, и все для того, чтобы глупейшим образом погибнуть в самолете, который даже не сам пилотируешь!

Бенуа прильнул к окну.

— Что-нибудь видишь? — спросил Мюллер.

— Ровно ничего.

Мюллер пожал плечами.

— Ну а как покажет себя командир?

— Очень интересно, — сказал Бенуа.

Марселэн- встал- Бывают обстоятельства, которые следует встречать стоя. Он посмотрел на своих летчиков. Они держались хорошо, полные решимости, если понадобится, пойти на все. «Хорошие ребята», — отметил он про себя. И, задумавшись над тем, что он мог бы для них сделать, он почувствовал горячее желание жить. И тут же он чуть не расхохотался: рядом с ним, несмотря на драматизм обстановки, сном праведника спал доктор!