Карел Рихтер - Совсем другое небо (сборник)

«Милая мама, я стараюсь с честью исполнить свой долг. Ведь ты сама меня так воспитала, и спасибо тебе за это. Я бы не хотел причинять тебе боли, но если я не вернусь, у тебя останется еще Енда. Он вознаградит тебя за твою любовь к нам, мальчишкам. Если б был жив отец, он тоже бы согласился со мной. Наша родина переживает тяжкое испытание, и она нуждается в нашей помощи. Марушке скажи, чтоб не ждала меня и выходила замуж».

Кубеш сунул письмо в нагрудный карман, хотя и понимал, что это глупо. Кто его передаст? Надо было бы отдать его Галузе, но тот остался за рекой, в Миргороде. Там, наверное, не будет так жарко. При мысли о предстоящем у него засосало под ложечкой. Сердце сжалось от страха. Он попытался преодолеть его и мысленно приказывал себе: «Спокойно, Франта! Не дрейфь, не будь трусом!» Он не выспался и промерз, как и все, но ни на минуту не забывал о том, что он командир и коммунист и должен быть примером, о чем не раз говорил им на собраниях капитан Прохазка. Кубеш вспомнил наказы Прохазки: «Коммунист должен быть всегда впереди. Если мы хотим зажигать людей, должны гореть сами!» Кубеш распрямил плечи, выгнул грудь, оглядел своих бойцов.

— Ну, ребята, есть такие, кто испугался фашистов? — загремел он могучим голосом.

Бойцы зашевелились, принудили себя улыбнуться. Кубеш хорошо понимал, что они сейчас скованы тревожным ожиданием.

— Слышите? — заговорил он с наигранной бодростью. — Уже едут. Гитлеровские холопы! Как только покажут нос, хорошенько цельтесь, ребята! Мы этой минуты ждали с тридцать восьмого года.

— А как насчет завтрака, пан ротный [1] Воинское звание, соответствующее званию старшего сержанта. — Прим. ред. ? — пропел вдруг голос с натуральнейшим прононсом жижковского франта [2] Жижков — район Праги. — Прим. ред. . Солдаты сразу будто очнулись от колдовского сна и дружно засмеялись.

— Ах, как же так, тебе в постельку завтрак не подали? Ну и персонал, гнать их надо в шею!

— Тебе уже жарят собачий хвост.

— Послушай, Дурдик, ты должен радоваться, что у тебя пустые кишки. По крайней мере, не придется подвязывать штанины!

— Болван! Можно подумать, что только я хочу жрать.

— Ребята, не ругайтесь, сейчас все будет.

По тропинке от деревни в гору к окопам семенили две девичьи фигурки — санитарки. За две ручки они тащили здоровенный термос.

— Если они опять состряпали нам свою кашу, я вылью ее им на голову! — заворчал Дурдик, но голос его потонул в звоне мисок. Из узких накладных карманов английской униформы бойцы вытаскивали алюминиевые ложки.

Около одиннадцати часов дня туманный, темно-фиолетовый лес зазвенел от далекой стрельбы стрелкового оружия. Солдаты в окопах навострили уши. От деревни на передний край пробежали двадцать автоматчиков. Кубеш, заметив Сохора, кивнул ему:

— Что случилось?

— Окружили наш дозор. Идем выручать.

Слева линия окопов заходила в садик, где стояла небольшая хатка, крытая серой соломой. Из дверей, шаркая ногами, вышел дед Трофимыч с миской дымящейся картошки в руках. Простуженно покашлял. Солдаты сдружились с ним с первого дня, когда еще рыли окопы. Когда они отрыли в мерзлой земле яму для тяжелого пулемета и сверху прикрыли ее толстыми сучьями, дед, в старых валенках и облезлой бараньей шапке, приковылял к ним. Почесав свою седую бороду, он засунул руки в карманы изношенного пальтеца, не достигавшего колен, и недовольно проговорил:

— Нет, братцы, так не пойдет. Это же прутики! Да у вас все разлетится от выстрела из винтовки. Здесь нужны брусья, здоровые брусья!

— Какие же брусья! — обернулся Кубеш. — За ними надо топать в лес бог знает куда. Времени нет, отец. А сад ваш ради такого дела мы рубить не будем.

— Сад, конечно, жалко. Но вот… погодите… я вам кое-что принесу.

Дед Трофимыч засеменил на кривых ногах в хату и вернулся, неся топор. Раздались глухие удары. Солдаты удивленно переглянулись. Дед стал разбирать деревянный хлев. Кубеш подошел к нему.

— Отец, зачем?.. Жалко хлев.

Дед лишь махнул рукой.

— Эх! Чего там жалко, — проговорил он, тяжело дыша. — Хлев поставить — тьфу, а вот жизнь солдату вернуть… Вот так-то. Лучше подсоби мне!

Вечером вся команда Кубеша сидела у деда в хате вокруг стола. Пили чай. Печь дышала теплом. Дед достал из сундучка порыжевшую буденовку и рассказывал о Первой Конной, о том, как сражался против Деникина, а потом против белополяков.

Над старинным диваном с мягкой спинкой висели фотографии двух пареньков. Оба были похожи друг на друга как две капли воды, и у обоих были такие же широкие лица и рты, как у деда Трофимыча.

— Это Миколка, а это Васька, — сказал дед. — Двойняшки. Оба воюют, только не знаем где. Давно от них уже нет писем.

Старушка села на табуретку в углу и всплакнула.

— Скорей бы пришел конец этому мучению, — проговорила она.

С того дня ребята из взвода Кубеша чувствовали себя здесь как дома. Забегали погреться, ночью спали. И всегда их ждали тут стакан чая и доброе слово. С едой было хуже. Гитлеровцы, прежде чем драпануть, забрали все, что могли. Так что у деда Трофимыча мало что осталось.

И все-таки он вышел сейчас на пронизывающий холод с миской горячей картошки.

— Ешьте, ребята, — говорил он глухим голосом. — Берите! Ешьте на здоровье!

В это время над головами солдат со свистом полетели снаряды. В разных местах внизу, в деревне, раздались взрывы. Невидимые немецкие артиллеристы вели пристрелку.

Потом наступила тишина, тяжелая и зловещая, как грозовая туча.

Когда в час дня группа гитлеровских танков приблизилась к краю деревни справа, солдаты Кубеша ничего не видели. Им закрывал обзор выступ склона. Они только слышали гул моторов, к которому потом прибавились удары, будто кто-то бил в большой барабан. Затем откуда-то снизу донесся крик «Ура!». От церкви к командиру взвода прибежал связной, и тут же по всему окопу разнеслась весть: справа от деревни горят три танка, остальные ушли.

Старший сержант Ружичка прошел по окопу:

— Приготовиться к бою! Все по местам!

Бойцы легли на бруствер, устремив взгляды на опушку леса на горизонте, где натужно ревели моторы. Так прошло два часа.

Внезапно вибрирующий гул усилился, разливаясь по всему горизонту. Окутанные дымом, из лесу выползали танки. Они находились на расстоянии километра. В окопе всех охватило волнение. Звякали затворы заряжаемых противотанковых ружей. Бойцы склонялись к прицелам.

Сзади, на позициях за рекой, полыхнуло зарево. Раздался воющий грохот реактивных снарядов, донеслись глухие удары орудий. Перед танками вырастали огненные кусты. Небо и земля содрогались. Прошло некоторое время, прежде чем угловатые чудовища выбрались из дымовой завесы. Теперь они стали видны более четко. Слышался лязг гусениц. Три или четыре танка горели, но остальные шли, растянувшись в цепочку. С белой равнины хлестали выстрелы, но танки с каким-то самоуверенным железным спокойствием неудержимо продвигались вперед. Вот из длинных дул их пушек вырвались языки пламени, а потом раздались короткие резкие выстрелы. На брустверах окопов послышались хлопки разрывных пуль. Прямо перед Кубешом поднялся фонтан снега и земли. От взрыва дрогнул окоп. Кубеш быстро нагнулся, прикрывая голову. Окоп наполнился ядовитым запахом тротила. Кубеш закашлялся. Кто-то закричал: «Санита-а-ар!» Кубеш повернул голову. На дне окопа лежал ефрейтор Дурдик, лицо его было в крови. Несколько солдат склонились над ним.