Евгений Березняк - Пароль «Dum spiro…»

Стою со связанными руками перед… командиром Красной Армии. В его уставших глазах столько презрения к «дезертиру», «перебежчику», что я прочел приговор себе еще до того, как тот прохрипел моему конвоиру:

— Зачем привел сюда эту сволочь? Мог расстрелять на месте. У меня и без него забот полон рот.

Так глупо, нелепо погибнуть от рук своих! Все, что угодно, мог предположить, только не это. А оснований для расстрела по тем суровым военным временам было больше чем достаточно. Красноармеец задержал меня почти у линии фронта в гражданской одежде. При обыске обнаружил в кармане пиджака две немецкие листовки — так называемые «пропуска» в плен. В них с наглой категоричностью утверждалось, что Красная Армия разбита, Ленинград в железном кольце, солдаты фюрера уже обстреливают Кремль. Требовалась малость: арестовать командиров, комиссаров, бросить оружие и перейти в плен, где всех ожидала чуть ли ни райская жизнь. При этом предлагалось иметь при себе «смену чистого белья, мыло, котелок и ложку».

Командир читал листовку медленно, вслух. Осунувшееся скуластое лицо бледнело от гнева:

— Куда же ты, лизоблюд фашистский, девал котелок и ложку? Чем будешь на том свете гитлеровские щи хлебать?

Я молчал. Как сказать ему об истинной цели моей «прогулки» у линии фронта? Поверит ли?

Командир недвусмысленно приказал отвести «сволочь», то есть меня, за сарай и… Моя подпольная деятельность, так и не начавшаяся, могла на этом кончиться.

Дальше тянуть становилось бессмысленным. Я выразительно посмотрел на красноармейца:

— Пусть оставят нас одних.

Командир удивился, но требование удовлетворил.

— Выполняю специальное задание командования, — сказал я тихо. — Листовки же прихватил (так оно и было) на случай, если не удастся избежать встречи с немцами.

— Чем, — явно заколебался командир, — вы можете это подтвердить?

— К сожалению, ничем… Подумайте сами, товарищ, уместны ли при встрече с врагом разные справки и удостоверения?

Командир задумался.

Я не очень надеялся на благополучный исход. Но, видно, было в моем голосе что-то такое, чему он поверил. Мы расстались друзьями.

Доверять — не доверять? В тылу врага — это вопрос жизни и смерти. И когда надо было решать уже мне, я не раз вспоминал своего «знакомого» командира, его доверие авансом.

А случалось всякое на войне. Знавал я людей: на словах — кремень, а на проверку — трухляк. Не приведи, судьба, опереться на такого в трудную минуту.

…В январе 1942 года на Днепропетровщине гитлеровцы захватили группу наших товарищей. Я потерял связь с подпольным райкомом. Полицаи разыскивали и меня. На моей квартире перевернули все вверх дном.

С наступлением сумерек я ушел в степь. Ночь застала меня на окраине хутора Солдатского [1] Название хутора изменено. . Тут жил учитель местной начальной школы Перекатов [2] Фамилия изменена. . С этим человеком я в свое время, как говорится, пуд соли съел. Ко мне он относился по-дружески. Я предположил, что Перекатов должен быть дома. В армию его не взяли по состоянию здоровья. Эвакуироваться не успел.

Подойдя к усадьбе учителя, оглянулся — ни души. Хорошо зная расположение комнат, осторожно постучал в кухонное окно. Хозяин дома, несколько раз переспросил «кто» и открыл дверь. В сенях при тусклом свете керосиновой лампы он оглянул меня с ног до головы.

— Евгений Степанович?! Вы… — проговорил дрожащим голосом.

Я спросил, не могу ли у него переночевать. Уйду на рассвете. Он решительно замахал руками:

— На хуторе карательный отряд… Я вас не знаю, вы меня. Каждый сам по себе — такое теперь время.

Что делать? Ночь. Мороз до 40 градусов. В Солдатском никого, кроме Перекатова, не знал. Ночью дорога, улицы патрулировались гитлеровцами.

— Тогда, может, в коровнике разрешите переночевать?

Перекатов зло зашипел:

— Уходите… Сейчас… Немедленно.

И этого человека я считал чуть ли не другом!..

Захлопнулась дверь. Мелькнула тень с лампой.

Огородами я вышел в поле. В километре от хутора стоял осиротевший, никому теперь не нужный комбайн. Он-то и «приютил» меня на ночлег.

Тут не так мело. Тянуло ко сну. Странная сладкая истома разлилась по всему телу. Запахло свежескошенным сеном, медовым запахом цветов. Я оказался на лугу. И поплыл в зеленой лодочке. На какое-то мгновение вырвался из плена видений и понял, почувствовал: замерзаю. Снег занесет следы. Закоченеешь, и найдут тебя весной… Ну и пусть… Безразличие охватило меня. Спать… Спать…

Нет! Я еще живой. Не сдамся! Вывалился из комбайна. Ватные ноги совсем не слушаются. Делаю шаг, другой. Падаю. Поднимаюсь, снова падаю. И снова поднимаюсь. Нет, не сдамся!..

Теперь в камере, вспомнив Перекатова, я вновь словно пережил ночь в комбайне. Как это ни странно, именно тот давний эпизод встряхнул меня, заставил взять себя в руки.

Спокойно! Спокойно! Проанализируй все сначала. Где допущена ошибка?

Вновь и вновь перебираю в памяти события последних дней…

Больше месяца мы ждали этой минуты, когда скажут: летим.

Последний раз всей группой отрабатываем сигнал сбора: водим финкой по лопате. Звук скрежещущий, как у ночной вспугнутой птицы. Придирчиво «допрашиваем» друг друга.

Наконец-то подошла штабная машина. На аэродроме нас встречает полковник «Павлов» (про себя мы называем его Батей). Наша группа подчинена ему. С ним будем поддерживать связь.

Почти час летим над освобожденной территорией. На прифронтовом аэродроме под Жешувом нас уже ждет специальный самолет ЛИ-2. Приятная новость: войска 1-го Украинского фронта штурмом овладели Сандомиром. Продолжая бои по расширению плацдарма, наступающие войска заняли десятки населенных пунктов, завершили окружение группировки противника и ведут успешные бои по ее уничтожению.

Мы в гражданской одежде, и наше появление на фронтовом аэродроме, да еще в День авиации — сенсация. Летчики принимают нас за артистов. И все интересуются, когда начнется концерт. Ну что ж, артисты так артисты. Со штурманом нашего ЛИ-2 уточняем программу «концерта». По карте определяем координаты высадки.

Пилот хмурится:

— Вы нам, черти этакие, всю музыку испортили. Думали выпить свои законные фронтовые в честь праздника. Ну ничего: высадим вас тютелька в тютельку.

В 21.00 пришел инструктор, бог парашютистов. Дотошный. Придирается. Пробует на вес каждый рюкзак. Иначе нельзя: из-за перегрузки можно и без ног остаться.

Инструктор тщательно осматривает парашюты. Заметив на нашей радистке огромные сапоги сорок второго размера — других на складе не нашлось — недовольно хмыкает. Заставил ее намотать еще одну пару портянок. Наконец все готово. Начинается погрузка.