Виктор Носатов - Фарьябский дневник. Дни и ночи Афгана

Однажды в роту из далекого Кундуза прибыли две медсестры. Ротный ради такого дела распорядился хорошенько истопить баньку. Замкомвзвода поручил это ответственное дело Петру. Тот старался как мог, лишь бы гнев начальства не испытать повторно. Натопил на славу, так, что в парной уши в трубочку заворачивались. Офицеры мылись по-русски, вместе с гостьями. Медсестры, видимо, проводили профилактический осмотр прямо в бане, не откладывая это важное мероприятие на следующий день. Из раздевалки слышался громкий смех и приглушенное воркование. Прапорщик только успевал бегать в свой склад за бутылками и закуской. Внезапно на пороге появился ротный, красный как рак. Увидев солдата, зло крикнул ему:

— Ты что, выб…к, хочешь нас заживо сжечь. Передай старшине, что я приказал посадить тебя на губу. Одних суток я думаю хватит!

Дверь с шумом захлопнулась. Солдат понурив голову, поплелся к палатке старшины.

Прапорщик, услышав приказ ротного, со вздохом сказал:

— Опять с этими «чекистками» ротный озверел.

— С какими «чекистками», — удивленно переспросил Петр.

— Да с теми, что из Кундуза прибыли.

Увидев недоумение на лице солдата, он добавил:

— Эти девочки, проще говоря, торгуют собой. За сеанс берут 25 чеков.

В это время в палатку старшины забежал сержант.

— Товарищ прапорщик, ротный спрашивает, исполнена его команда или нет.

— Передай, что исполнена.

— Пойдем, — обратившись к Петру, сказал старшина, и они зашагали к пустующей яме.

— И так мне тошно в этой яме стало, — продолжал солдат, — что решил я, чего бы мне не стоило, уйти подальше из расположения роты. А там что будь, то будет. Готов умереть о руки «духов», но обратно возвращаться не собирался.

Было уже темно и старшина не заметил валявшийся в яме деревянный хлыст. Он молча вытащил лестницу и направился по своим делам.

Подождав, пока все в лагере утихомирятся, солдат с помощью толстой ветки попытался вылезти наверх. Несколько раз сорвавшись, разорвал брюки, сучком поранил лицо. Все тело ныло от боли, но парень, срывая ногти, карабкался все выше и выше. Наконец, после многочисленных попыток ему удалось выкарабкаться из западни. Он обошел стороной свои посты и, не разбирая дороги, направился куда глаза глядят.

Ему просто посчастливилось, что наткнулся на наш пост. Возьми солдат с полкилометра левее, им бы уже занялись боевики.

Выслушав горькую исповедь солдата, я обещал, что поговорю с ротным и отправил беглеца в землянку, чтобы он отоспался.

На следующий день вместе с солдатом направился в расположение роты аэродромной охраны. Посты встретили нас сонным безразличием. Офицеров в лагере не было видно. Я направился к офицерской палатке. Там, кроме разбросанных по полу бутылок и банок с остатками тушенки, ничего и никого не было. В палатке, где находилась радиостанция, слышалось сонное бормотание, и я направился туда. Откинул штору и остановился ошарашенный.

На топчане, распластавшись в самом непотребном виде, спала одна из медсестер.

Выматерившись про себя, направился дальше. Ротного нашел недалеко от хауса — небольшого водоема. Капитан долго не мог понять, чего от него хотят. Смотрел на меня осоловевшими глазами и щупал голову. В конце концов, дал мне слово, что первыми же бортами отправит солдата в другую роту.

Забегая вперед, скажу, что капитан свое слово сдержал, да только, по-моему, в другой роте Петру лучше не стало, там дедовщина такая же. Офицеров такое положение дел устраивало, проблем меньше, да и видимость порядка поддерживается.

Когда шел обратно, сделал круг, чтобы взглянуть на гордость ротного — зиндан. Он пустовал, но надолго ли.

Перед Октябрьскими праздниками из расположения роты сбежал прибывший из учебки сержант. Ротный сообщил об этом нам только на третьи сутки.

Взяв отделение бойцов со служебными собаками, я обшарил все ближайшие сады и виноградники, но сержанта так и не нашел.

Ротный отписал родителям, что тот пропал без вести.

Сегодня многие, даже некоторые «афганцы» в отношении ребят, попавших в Афганистане в плен, говорят что те трусы и предатели. Я хочу предостеречь таких от ошибки, за которую уже заплатили наши отцы и деды в годы Великой Отечественной Войны. Не надо обобщать, заранее клеить ярлык предателя на всех пленных. Ведь даже оказавшись в руках душманов, они ведут себя по-разному. Даже из того минимума информации, что мы имеем о ребятах, находящихся в неволе, видна человеческая позиция легендарного Владимира Каширова и совсем не легендарного Николая Рыжкова.

Вот почему, прежде чем судить о солдате, попавшем в плен, надо глубоко разобраться в обстановке, в которой он находился, четко определить, что же это за человек, и только тогда выносить общественный приговор.

Ведь на войне и так слишком много делается трагических ошибок.

9 ноября 1982 года я прибыл в провинцию Фарьяб в качестве советника. Это была моя первая зарубежная командировка. Так получилось, что я буквально с трапа самолета попал на прием в губернаторстве по случаю годовщины Октябрьской революции. Губернатор провинции Фарьяб, Хашим Пайкор, по закону восточного гостеприимства лично обходил гостей и оказывал им знаки внимания. При его приближении я представился, а он предложил что-нибудь выпить. В ту пору я активно поддерживал спортивную форму и потому указал на бутылку с наклейкой «Боржоми». Несмотря на позднюю осень, на дворе стояла жара. Я взмок, пока добирался до губернаторского дворца, и хотел только одного, вдосталь напиться воды.

Губернатор заинтересованно посмотрел на меня, и ничего не говоря налил полстакана. Спросил:

— Еще.

Я кивнул. Он добавил почти еще столько же, протянул стакан, но отходить, почему-то не спешил. Вскоре, к своему удивлению, я заметил, что многие гости стали проявлять ко мне искренний, явно не соответствующий моей персоне интерес. С чем это было связано, я догадался, как только поднес стакан к губам. В нос ударил густой, необычный запах спиртного. И тогда я понял, что влип как кур во щи. В стакане оказалась не желанная минеральная вода, а афганская «кишмишевка» (крепчайший самогон из винограда).

Выбора не было, я осушил стакан, постаравшись не подать вида, что чем-то обескуражен. Вокруг раздались аплодисменты. Пайкор принял стакан, обнял меня, а потом громко заявил: «Это наш человек». С тех пор я не слышал ни одного отказа в моих самых различных просьбах от провинциальных властей.

Так началась моя беспокойная, зачастую опасная, но очень интересная работа в качестве советника афганской молодежной организации.