Коллетив авторов (под редакцией Г. И. Василенко) - Окопники

«В госпитале наслушался, — отметил я про себя. — И, пожалуй, важничает малость, потому что командиром минометной роты назначили. А тут еще и вторая медаль вдобавок».

Прервал его философствование вопросом:

— Надеюсь, ты не считаешь, что медаль свою получил случайно?

— Считаю, — ответил Леонид вполне серьезно и рассказал мне о своих приключениях.

Когда его ранило осколком немецкой мины, санитар, сделав первую перевязку, проворно вырезал палку и, вручая ее, пошутил:

— Садись верхом на этого вот коня и дуй прямо в медсанбат.

Медсанбата Куренков на указанном месте не застал — только что перебазировался, расставив вдоль укатанной дороги стрелки — указатели.

Приближался вечер. С каждым шагом боль в ноге становилась все мучительнее. А сколько еше ковылять до медсанбата, неизвестно.

Доковылял до чьих‑то землянок. Остановился в раздумье: — «Может, зайти передохнуть и обогреться?» И тут его окликнули:

— Ты кто будешь?

Оглянулся — под сосной стоит капитан. Он ответил коротко:

— Раненый. Иду в медсанбат.

— Слушай, оставайся у нас, — предложил капитан. — Вылечим без медсанбата. Фельдшер наш любого профессора заменить может.

— Мне не до шуток, товарищ капитан.

— Мне тоже. Я тебя поваром назначу. Согласен?

— Будь здоров, капитан!

— Постой. Дело ведь предлагаю. У котла быстрее поправишься.

Капитан взял Куренкова под руку и почти силком потащил в землянку. Там отстегнул от поясного ремня флягу, налил в кружку.

— Пей! Сразу полегчает.

Куренков выпил, но облегчения не почувствовал. Захотелось прилечь. Теперь уже никакая сила не могла заставить его идти дальше: так разболелась нога. Капитан, вероятно, понял это и, не сказав больше ни слова, ушел из землянки.

Вскоре появился фельдшер, положил на нары кусок хлеба и банку тушенки. Объяснил:

— Капитан прислал. И осмотреть велел.

— А кто он такой, капитан твой? Что он ко мне прицепился?

Из ответа фельдшера следовало, что попал Куренков в отдельную роту связи. При очередной «подчистке тыла» из роты забрали на передовую повара, писаря и даже нескольких телефонистов. Вот поэтому‑то капитан и вышел на дорогу заманивать к себе легкораненых.

— От меня ему будет пользы как от козла молока, — откровенно признался Куренков.

— Спи, утром разберемся!

А рано утром вместе с фельдшером наведался и капитан. Они оба торопились «на линию», которую всю ночь прокладывала и продолжала еще прокладывать поредевшая рота. Капитан сказал, что кухня стоит рядом с землянкой, дрова заготовлены, воды надо натопить из снега, а продукты отпустит часовой — единственный, кроме Куренкова, человек, который оставался здесь.

— Ты уж постарайся, — уговаривал капитан. — Сам знаешь, каково солдату на морозе без горячей пищи. Свари такую кашу, чтобы мои ребята всю жизнь тебя вспоминали. Или суп им состряпай пшенный, с тушенкой… Представлю тебя к медали за выполнение задания. Идет?

Куренкову хотелось сказать, что он еле сидит на нарах, что может подвести — не выполнить задания, но учел безвыходность положения и согласился:

— Ладно, постараюсь.

Часовой помог разжечь кухню и набить котел снегом. Леонид засыпал пшено в кипящую воду, помешал в котле длинной, обструганной палкой Показалось, что суп будет жидковат. Добавил еще пшена.

— Давно в поварах служите? — спросил часовой.

Куренкова и в этом тяжком его состоянии не оставило чувство юмора.

— Да нет! Можно сказать, учусь только.

— Работа на любителя, — продолжал часорой. — Я наотрез отказался. Не могу. Лучше буду по линии сутками бегать, чем мерзлую картошку чистить по ночам.

Посолив варево, Леонид не доверился собственному вкусу. Дал пробовать часовому. Тот одобрил:

— В самый раз.

И вообще суп ему понравился. Сказал, что доводилось едать такой только до войны, на полевом колхозном стане.

Что было позже, Куренков не помнил. Пришел в себя уже в медсанбате. Удивился, что лежит на койке, а еще больше тому, что около него ссорится с сестрой капитан — связист.

Отстранив сестру, капитан налил в кружку из той своей вчерашней фляги, приподнял Леониду голову и заставил «глотнуть». Стал извиняться:

— Прости, брат, что так получилось. Почему сразу не сказал, что ты лейтенант?.. Спасибо тебе за суп от всей роты. Выздоравливай. И будь уверен — я свое обещание выполню, медаль получишь…

19

Разговоры об отводе дивизии в тыл на переформирование начались давно — сразу после того, как она понесла большие потери в первых наступательных боях и перешла к обороне. Еще Кравчук уверял: «Через неделю, ну, самое большее, через десяток дней непременно отведут». Я однажды намекнул, что пророчество его не сбывается. «За что купил, за то и продал, — ответил он, нисколько не смутившись. И добавил назидательно: — Солдат всегда надеется на скорый отвод в гыл — так ему легче живется на фронте».

Мне вспомнился этот давнишний разговор с Кравчуком, когда остатки нашего полка шагали к ближайшей железнодорожной станции. Произошло это больше чем через год после того, как дивизия прибыла на Северо — Западный фронт. Очень многие, в том числе и Кравчук, не дождались отвода. В полку сохранилось небольшое ядро ветеранов. Они шли теперь под зачехленным полковым знаменем, унося в своей памяти выпавшие на их долю успехи и неудачи, обретения и потерн. Обретения были тоже велики: накопился боевой опыт, возросло мужество, еще больше окрепла уверенность в победе над врагом. Все это предстояло передать в наследство новому пополнению полка.

— Прощай, Северо — Западный! — оглянувшись назад и махая рукой, крикнул один из ветеранов, капитан Богданов, когда мы наконец выбрались из лесов и болог на обширное, до самого горизонта, поле, щедро высвеченное мартовским солнцем.

Но вот беда — снег здесь пропитался водою. Пока шли лесом, нас вполне устраивала наша зимняя обувка — валенки. А здесь они не годились. Вначале мы пытались выбирать на дороге места посуше, но вскоре такие попытки утратили смысл: в валенках хлюпала ледяная вода. Все наши помыслы

сосредоточились на крепких сапогах и сухих портянках. Больше ни о чем не хотелось думать.

Вместе с Богдановым и еще несколькими офицерами я догнал капитана Кулиша — заместителя командира батальона, в состав которого нас передали на период следования к месту переформировки. Завели с ним довольно шумный разговор о замене обуви. Всем нам хотелось тут же снять и забросить к чертям опостылевшие валенки и получить сапоги, на худой конец — ботинки. Заместитель комбата попробовал отшутиться. Кивнул на разбухшие валенки Богданова.

— Как автобусы!

Сам он был в сапогах. Рядом с ним стояла санинструктор батальона — тоже в аккуратных сапожках. И она не могла сдержать улыбки, глядя на нашу обувь. Нас это разозлило. В конце концов заместитель комбата пообещал выдать нам ботинки с обмотками, но никак не раньше следующего дня.