Коллетив авторов (под редакцией Г. И. Василенко) - Окопники

Эшелон шел дальше. В Штеттине — он недалеко от Балтийского моря — севастопольцев вывели из вагонов и сутки держали в опустевшем лагере, здесь остались только одни могилы… Ночь была дождливая, несколько человек бежали, накинув свои шинели на проволоку. Наутро под усиленным конвоем севастопольцев погнали в порт. У причала стоял большой пароход. Всех пленных — в трюм. Ниже был еще трюм, там лежали рюкзаки конвойной команды. Это была уже другая команда.

Сидели в трюмах все голодные. Перед посадкой на пароход дали по черпаку пустой баланды без хлеба. Сейчас, выломав доску, кто‑то спустился по веревке в нижний трюм, выпотрошил все рюкзаки и подавал оттуда батоны хлеба. В это время в трюме оказался конвоир, он включил фонарь и как закричал:.

— Рюкзак аллее капут!

Набежали конвоиры, а голодные не успели хлеб разделить. Солдаты захватили человек тридцать и вывели на палубу. Среди них оказался и Нестеров. Поставили всех у борта. Напротив выстроились солдаты с винтовками. «Вот где погибнем», — мелькнула у Нестерова мысль.

Подошел обер-лейтенант, старший в этом конвое. Сказал через переводчика:

— Вы вне закона! Можем всех расстрелять! Но я гуманный человек, окончил мюнхенский университет. Поэтому оставляю вам жизнь, но все пленные лишаются пищи до конца этого пути.

Лежали неподвижно все в трюме. Да еще качка началась. Нестеров терял сознание и словно опять просыпался от кошмарного сна. Загудели пароходы — их было несколько — стучали зенитки. Нестеров ожидал: вот сейчас завоет падающая бомба, как тогда, в Черном море… Но все смолкло. Наверно, сейчас ночь, и англо — американские самолеты потеряли из виду этот караван.

Осло — главный город Норвегии. Из трюма парохода выносили мертвых, а живых разделили на три группы — и в разные стороны. Нестеров видел через решетку, как мелькали по сторонам скалы и сосны. Поезд остановился где‑то на севере Норвегии, погрузили севастопольцев на баржу — их было человек двести — привезли на безлюдный остров. Только высокая скала над ним возвышалась, как будто клюв у орла на фашистской эмблеме.

Причалила баржа к берегу. Под скалой стояло несколько бараков, окруженных колючей проволокой. Комендант лагеря, тот самый «гуманный» обер — лейтенант, объявил:

— За побег расстрел!

А какой здесь может быть побег, когда вокруг море… И потянулись дни на этом Черном острове, говорят, так норвежцы его называют. Что тут ждет пленных?..

Каждый день заставляли камни перетаскивать с одной стороны острова на другую. Вечером конвоиры пригонят в бараки — еле живы. Лежат все молча, ничего на ум не вдет — одна еда. Но об этом — ни слова.

Наступили осенние дни. На севере рано темнеет, раньше стали и в барак пригонять. И однажды Нестеров поднялся в такой темный вечер и сказал:

— Хочу вам прочитать свои стихи:

Поднялся Глебов и еще кто‑то. Глебов сказал:

— Мы это и в другие бараки передадим. Но будь осторожней… Ты пиши. Знаешь, как это нужно, чтобы поддержать наши силы…

Наступила зима — ветры, снежные бураны, но морозы не сит» «ые: в Атлантике проходит теплое течение Гольф- стри. о катит свои волны дальше, к нашему Мурманску. Все чаще смотрели севастопольцы в небо: не прилетят ли сюда краснокрылые самолеты… Говорят, до порта Нарвика — это севернее отсюда — долетает наша авиация, прикрывая англо — американские транспорты, которые везут оружие в Мурманск.

Зимние ночи на севере очень длинные, в два часа дня уже темно. А в небе загорается северное солнце. Яркими вспышками озаряет темное нёбо, разноцветными лентами освещает все вокруг…

— Такие огни, наверно, будут в день Победы, — сказал Нестеров, тяжело поднимаясь по короткой лестнице в барак.

— Победа недалеко. — Отозвался Глебов, он шел следом, отдыхая на каждой ступеньке. — Нашел я обрывок

немецкой газеты, там сообщают, наши войска уже на полдороге между Варшавой и Берлином.

Как хотелось дожить до победного дня!..

А возле ворот концлагеря стоял маленький ушастый ефрейтор и кричал:

— Не задумайте убегать! Крутну вот эту ручку — весь лагерь взорвется!

Да, верно, весь концлагерь заминирован. Если часовому спросонья покажется, что отсюда убегают — все бараки взлетят в воздух… Это придумал «гуманный» комендант.

К той поре его на свежую рыбу потянуло. Доставили лодку на остров. Каждое утро пленные тащили ее с горы к воде, а вечером опять наверх. Но коменданту, видно, надоело таскаться туда — сюда, оставили лодку у воды.

… А на фронте фашистам подходил «капут» — советские войска уже на Одере, восемьдесят километров от Берлина… Ух, с какой злобой конвоиры гоняли севастопольцев, которых заставили таскать камни. Но рано темнеет зимой. Конвоиры построили всех, раз просчитали, второй… И как заорали: — Цвай манн нике!» В строю не было Семена Реброва и его напарника. Когда все таскали камни, они на берегу лодку конопатили и смолили.

Конвоиры загнали всех в бараки. Вполголоса обсуждали здесь: если их товарищи доплывут до материка, куда они дальше? Кругом снежные горы. А может повстречают партизан?..

Собаки на острове залаяли, не лагерные овчарки, откуда‑то ищеек привезли. Носились волкодавы по всему острову. И все рвались к берегу, где стояла лодка. Значит, верно, ушли двое в море. Несколько дней их искали повсюду

— не нашли.

. — Горе будет этому лагерю! — кричал комендант.

Всякое горе испытали эти люди, вернее, тени людей. Но сейчас… Несколько дней не выдавали даже того хлеба, что наполовину из опилок. Лежали все в бараках, не поднимаясь. Каждый день выносили мертвых.

Весна сорок пятого. В первые дни мая полуживых севастопольцев вывезли с острова на барже. А на материке — в вагоны, и опять той же дорогой на юг. Вечером на другие сутки были в Осло. Там — никакой светомаскировки, и слышались отовсюду крики людей. Что такое? Но поезд пошел дальше. И на каждой станции в эту ночь слышались крики, и горели огни.

Утром Нестеров проснулся. В доске вагона была трещина, смотрел в нее — стояли на какой‑то небольшой станции. Ярко светило солнце.

Загремели замки, дверь распахнулась. И конвоир

сказал:

— Криг ист фертик! — война окончена.

Что тут было! Все обнимались и плакали… Конвоиры, закинув винтовки за плечи, куда‑то ушли. А севасто-, польцев обступили норвежцы, указывали на шоссейную дорогу:

— Там комрад…

Наверно, это были товарищи из других лагерей. Все построились, пошли по дороге и запели: «Страна моя, Москва моя…» Но не было силы петь и идти… Сели все. Норвежцы подогнали сюда автомашины, помогли подняться, и помчались машины по дороге.