Ганад Чарказян - Горький запах полыни

Машина притормозила у калитки. Выходя, я обернулся и понял, что большой красивый дом стоит на том месте, где жил мой одноклассник Егорка. А рядом с ним скромно, за густой живой изгородью прятался дом Аннушки.

Наконец-то я у родного дома. Сколько лет мечтал об этой минуте! Как войду, что скажу? Глухо бухает сердце. И только одна мысль: мама! Ради всех богов, хочу только одного — чтобы мама была жива и здорова. Опираясь на посох, прихрамывая, подхожу к калитке, распахиваю. Медленно поднимаюсь на крыльцо. Дверь отворяется, выглядывает молодая девушка, очень похожая на отца. Наденька…

Я стою, гляжу на нее и ничего не могу сказать.

— Вам кого? — осторожно спрашивает она. В ее голубых глазах любопытство и больше ничего.

— Мама… — выдавливаю я. — Мама…

— А мама на работе, в конторе.

— Наденька…

— Кто вы? — пугается она.

— Наденька, я твой брат Глеб…

— Ой, не может быть! Мама снила вас сегодня! Говорила, что весточка будет. Ой, надо маме позвонить скорей! Глеб, Глеб, как же вы…

— Наденька! Не надо на «вы»! — я обнял ее за плечи. — Едем к маме. Только разгрузимся.

Вместе с водителем перенесли пакеты в хату, захватили сестру и подъехали к конторе. Думали как лучше: сначала Наденька сообщит или сразу появлюсь я? Решили зайти в кабинет с табличкой «Главный бухгалтер» вместе. Водитель дал на всякий случай пузырек корвалола. Он тоже был немного взволнован. Ведь не каждый день становишься свидетелем таких сцен.

Наденька заглянула в кабинет первой.

— Мама!

Мама оторвалась от экрана компьютера и вопросительно взглянула на нее. Сняла очки и положила на стол.

— Мама! Твой сон сбылся! Мы получили весточку, Глеб жив!

Наденька распахнула дверь, за которой стоял я.

Какое-то время мы молча глядели друг на друга, словно убеждаясь, что это на самом деле мы. Мама похудела, постройнела. Длинные каштановые волосы заменила стрижка с сильной проседью. Появились очки. В них она казалась очень строгой и недоступной. Но вот лицо ее дрогнуло, ослабело. Она попробовала встать, но снова опустилась на свой компьютерный стул.

— Сынок…

Я бросился к ней, упал на колени.

— Мама! Прости, что так долго ждала меня, мама!

— Сынок… сынок, — повторяла она, и ладонь ее ныряла в мои волосы, — мальчик седой мой, я так боялась тебя не дождаться… и бабушка дождалась… и дед Гаврилка до последнего верил, что ты вернешься…

Из кабинета я вынес ее на руках, она прятала заплаканное лицо у меня на груди. Мы еще заехали к бабушке Регине, она тоже пролила слезу. Попричитала, поблагодарила Бога, что внял ее молитвам, дал счастье дождаться любимого внука. Но тут же весело блеснула глазами: «Помню, все помню! Как ты в меня этим яблоком зашпандорил!»

Все вместе вернулись домой, отпустили, наконец, водителя, — он с чувством пожал мне руку на прощанье, протянул визитку, — а мама все плакала и плакала тихими и счастливыми слезами.

— Не плачь, мама, не плачь!

— Не плачу, Глебушка, они сами текут. Слишком долго тебя не было, вот и накопилось это бабье богатство, эти вечные наши слезы, то в счастье, то в горести.

Весть о моем возвращении быстро побежала по деревне. Люди шли и шли, все хотели меня увидеть, потрогать, убедиться, что это действительно я. Оказывается, даже находясь в нетях, я занимал какое-то место в сознании своих земляков, они иногда вспоминали обо мне, а теперь вот искренне радовались моему чудесному появлению.

Первой заглянула Аннушка со своим Глебом. Он был уже с меня ростом, крепкий, голубоглазый. Парень с интересом разглядывал маминого школьного друга, в честь которого получил свое имя. С Наденькой они тоже дружат, сейчас вместе сдают выпускные экзамены — Глеб пошел в школу шестилетним. Аннушка все-таки закончила свой истфак, преподает в нашей старой школе. Я чуть было не ляпнул: работает Мырмыром. Но вовремя прикусил язык. Замуж, как сказала мне мама, так и не вышла. Первое время за ней все Егорка увивался, да ничего у него не вышло. После этого он расхаживал по деревне и говорил, что не нужна ему баба с прицепом.

По сравнению со мной Аннушка казалась совсем девочкой. Как будто для нее и не было этих лет. Они пробились сединой только в моих волосах. Когда шла вместе с сыном, ее можно было принять за его девушку. В тот вечер мы так толком и не поговорили, она казалась спокойной и ясной, в меру радостной и оживленной. Но от этого покоя и ясности веяло осенней печалью. Холмики ее грудей выглядели такими же аккуратными и упругими, как и тогда на моей сосне, когда мне так хотелось осторожно накрыть их ладонями.

Егорка долго занимался каким-то полулегальным бизнесом, сорил деньгами направо и налево, устраивал постоянные гулянки, гремевшие на всю Блонь. Выстроил коттедж, в нем живет теперь бывшая жена с двумя детьми. А сам скрывается где-то за границей. С помощью чертика в заднице большими делами ворочал. Но, как сказала моя бабушка, если нет бога в голове, то и черт в заднице не помощник.

Когда разошлись все гости, бабушка вроде тоже засобиралась домой, но мы ее не отпустили. Я сидел на диване между двумя Регинами. Обнимал их за плечи, слушал их рассказы, сквозь слезы и смех, и тоже рассказывал им о своей афганской жизни — в первом, как говорится, приближении к реальности. Ведь и сам не выдержал бы всего того, что пришлось пережить, если бы это обрушилось на меня в одночасье. А уж тем более мои дорогие Регины, которым и так хватило переживаний с моим долгожданным и неожиданным появлением.

Наденька сидела за столом напротив нас и не пропускала ни слова. Впервые она погружалась так глубоко в историю своей семьи. Оказывается, даже об отцовском таймене она узнала только сейчас.

Так и началась моя новая жизнь — с воспоминаний о прошлой.

Только бабушка все печалилась, что дед Гаврилка не дотянул совсем немного до сегодняшнего радостного дня, ушел на исходе марта — как раз в то время, когда я начал свой долгий путь домой. А в том, что этот день придет, он никогда не сомневался и заражал своей верой всех остальных. Незадолго до своей смерти, уже почти без сил, все повторял своим Регинам: «Мы же не зря назвали его Глебом. Он обязан вернуться к своей земле-матери, к своей глебе. Я уйду в землю, а он на нее вернется».

Если и была в его словах логика, то лишь логика желания и веры.

Неодолимая логика всегда побеждающей жизни.