Тамара Сычева - По зову сердца

— Сычева, тебе письмо.

Я взяла конверт, но тут раздалась команда строиться на обед. Увидев, что письмо от родных, решила прочесть его перед собранием и положила в карман.

— Становись! Последний раз пойдем обедать в столовую училища, — сказал старшина.

С обедом торопились. Зная точность комиссара, боялись опоздать на собрание.

Началось оно, как всегда, точно в пять. Первым подошел к длинному столу комиссар. Это был очень подтянутый и подвижный человек. Говорил всегда быстро, четко и коротко. Но в этот раз нас сразу насторожила его необычайная медлительность. Было похоже на то, что ему трудно говорить.

— В эти дни над нашей страной, — начал он, — нависла опасность. На огромной территории, от Балтики до ворот Кавказа, идут ожесточенные бои с оккупантами. Борется весь народ. Одни на фронте, другие в тылу. Нам, коммунистам и комсомольцам, нужно быть на передовой.

Сегодня на нашем направлении, в районе Моздока, врагу удалось превосходящей силой техники и ценой больших людских потерь, — комиссар достал носовой платок, приподнял фуражку и вытер высокий с залысинами лоб, — удалось потеснить наши войска. Завтра утром вы все получаете документы, и — на передовую. — Последнее слово он выговорил особенно отчетливо, прощупывая нас испытывающим взглядом серых глаз. — Мы надеемся, что сражаться вы будете мужественно и чести училища не посрамите.

Дальше я почти ничего не слышала. Думы о Лоре, о семье, о родных целиком поглотили меня. И вдруг я вспомнила о письме. Тихонько, стараясь не шуршать бумагой, вынула я его и надорвала конверт. И сразу мне бросилось в глаза слово, набранное крупными, черными, как само горе, буквами: «ИЗВЕЩЕНИЕ». В глазах потемнело. Я невольно вскрикнула.

— Что с тобой, Сычева? — спросил комиссар.

Все обернулись в мою сторону. Я не могла произнести ни одного слова, только слезы текли из моих глаз.

Кто-то поднял извещение и прочитал вслух, что лейтенант Григорий Васильевич Жернев погиб в боях с немецко-фашистскими захватчиками.

— Муж… — проговорил кто-то сочувственно.

Я, застонав, уткнулась в рукав.

Собрание продолжалось еще некоторое время, но я уже ничего больше не слышала. Вечером ушла в горы и там дала волю слезам…

Начинался рассвет. Солнце было еще за горами, и только его косые лучи золотили зеленые вершины. Потом засверкал серый камень утеса. Горе и тоска владели мной. «Вот восходит солнце, — думала я. — Начинается новый день. А Гриши нет… Нет и не будет… Никогда!»

…Нужно было возвращаться.

Вечером шумный воинский эшелон увозил меня на фронт.

— Приготовиться! — сказал старший команды, когда поезд приблизился к прифронтовой станции.

На путях лежали разбитые, обгорелые вагоны и платформы, валялись исковерканные цистерны. Темными воронками зияла земля. Наш вагон остановился у разрушенной водокачки.

Я соскочила с полки и вышла вслед за всеми на перрон. Товарищи разошлись в разные стороны, а я сидела, охраняя чемоданы. Через полчаса мои спутники вернулись, нагруженные свертками и кульками. Все были оживлены, шутили, смеялись.

Только к вечеру мы разыскали попутную машину и поехали в часть. Среди ночи машина свернула с шоссейной дороги. Прямо на нас смотрела круглая луна, она тяжело и медленно плыла над долиной, прокладывая перед нами серебристый путь. Запахло нефтью. В лунном свете заблестели нефтяные озера, над ними стояли высокие вышки.

— Вот она — грозненская нефть! Золотые родники, — сказал кто-то. — Недаром немцы так рвутся сюда!

Утром, когда мы прибыли в штаб части, нас предупредили:

— У нас десантная бригада. Люди еще не обучены. Есть добровольцы из бывших уголовных заключенных. Отбыли свой срок и пожелали пойти на фронт, чтобы очистить свою совесть перед Родиной. Заниматься придется много, срок маленький — шесть месяцев.

И когда передо мной в первый раз небрежно выстроились двадцать девять здоровенных бойцов, я немного струсила. Они оглядывали меня с насмешливой иронией.

— О-о, братцы, баба будет командовать нами! — послышался шепот в строю, когда командир представил меня.

— Дожили! — презрительно сказал кто-то на левом фланге.

Я смутилась, но виду не подала. Командир батальона сделал вид, что не слышит реплик, и стал рассказывать бойцам обо мне все, что успел узнать из личного дела и из короткого разговора.

— Смотрите, ребята, не подкачайте перед женщиной-командиром! — закончил он.

Бойцы пошли ужинать, а я отправилась в землянку. Лежала и думала: «Что же буду с ними делать? Они даже в строю стоять не умеют как положено. И приняли меня недружелюбно! Разве успею за короткий срок обучить их?»

Уткнулась лицом в вещевой мешок и, укрывшись с головой шинелью, всплакнула. Услышав, что в землянку кто-то вошел, быстро поднялась. Это был политрук батальона. Он, видимо, заметил мое настроение и, вынимая из кармана список людей моего взвода, сказал:

— Вот это уже напрасно. Что вы за командир, если собираетесь слезы лить.

— Почему именно мне дали таких бойцов? — вытирая глаза, спросила я.

— В нашей дивизии большинство новичков. Но вы не думайте, они неплохие ребята. Их только обучить нужно. Вот вам список бойцов. Вы должны хорошо знать каждого из них… Вот, например, помкомвзвода Анисин. Правда, он из бывших заключенных, десять лет просидел в тюрьме, неоднократно был судим. Выдала его жена, а сама уехала с другим, и с тех пор он ненавидит женщин, не верит им. Вы это должны учесть. Если он заметит у вас нетвердость, неустойчивость, вам его уважение ни за что не завоевать.

Я поняла, на что намекает старший лейтенант, и тут же вспомнила стоявшего в строю широкого в плечах, высоченного, с суровым лицом и с густым хриплым басом Анисина. Вспомнила, что его команде подчинялись все бойцы и слушали его больше, чем командира.

— Вы с ним будьте попроще. Воинской дисциплины он, как все, не признает, а воевать пошел добровольно. А вот боец Дробот, — может, вы заметили, — невысокий, с приплюснутым носом. Тоже из уголовников. Сидел в тюрьме за воровство — карманщик. Разболтанный балагур, очень ленивый боец…

Политрук дал мне характеристику каждого бойца, советовал, как добиться у них авторитета.

Всю ночь я думала и твердо решила: дешевого авторитета у бойцов не искать, поступать по-своему. Требовать твердой армейской дисциплины, не делая никому скидок. А в бою действовать личным, только личным примером.