Тамара Сычева - По зову сердца

— А где он сейчас? — с замиранием сердца спросила я старуху.

— Да де ж? Тех полицаев у Сибирь присудили, а его в армию забрали.

— А где он сейчас, его адрес вы знаете?

— Я не знаю, доченька. А Тамарка знает.

— Нет, она сказала, что не знает.

— Да как же так! Она вчера мне показывала телеграмму от него и хвалилась. Требуйте, у нее есть адрес.

Простившись со стариками, я снова пошла к Васько.

Вся семья сидела, видно, на совете кругом большого стола. Я вошла, и у меня словно помутилось в глазах: и он, мой Гриша, сидел здесь с ними, с изменниками, за этим столом, с ними жил, с ними ел и пил. А раньше он совсем не был пьяницей…

— Давайте адрес Гриши! — сказала я им, с трудом сдерживая гнев.

— Нету у нас его адреса. Его в армию забрали, и оттуда он нам еще ничего не писал.

— Хватит меня морочить! Давайте сейчас же телеграмму! — закричала я.

— Какую телеграмму?! — вскрикнула Тамара. — Я ничего о нем не знаю!

— Ах, вы еще издеваетесь надо мной! — взбешенно крикнула я и, вынув пистолет, взвела курок.

Мать и отец закричали:

— Дай телеграмму!

Дрожащими руками женщина достала из кармана телеграмму и подала мне.

«Дорогая Тамарочка, поздравляю днем Первого мая. Сообщи, нет ли писем моих родителей. Целую крепко».

Ниже был указан адрес: город Сталино, улица, номер дома.

Я положила телеграмму в планшет и молча вышла. По дороге снова подошла к работавшим на поле девушкам.

— Вы что, еще не отдыхали? — спросила я их.

— Немного поспали — и снова за работу, — ответила за всех Дуня. — Наша бригада комсомольская, надо другим пример подавать. Ну а вы как? Говорили с Васько?

Девушки мне очень понравились, их сердечность настраивала на откровенность. Поделилась с ними своей обидой. Я любила мужа и мстила за него, а он? Попал в окружение и остался у фашистов. Спасал свою жизнь, искал теплого места.

— А теперь, если останетесь живы, будете с ним жить? — спросила одна из девушек, и все посмотрели на меня, ожидая ответа.

— Не знаю, я еще не думала об этом.

— Да что тут думать, — возмущенно сказала Дуня, поправляя сбившуюся косынку, — тут и думать нечего. Если бы мой Мишка не пошел в лес партизанить, а сидел бы у хаты да смотрел, как фашисты народ мучают, я бы его и знать не захотела. На что мне такой муж нужен?.. Что тут думать, — заключила она и, помолчав, добавила: — Когда наши пришли, мой Мишка с партизанами пошел в армию и теперь уже два ордена имеет…

Мне стало стыдно, что я не смогла сразу ответить на этот вопрос, а Дуня так быстро и категорически решила его.

В тот же вечер я уехала со станции на первой дрезине.

В дороге очень болела нога. Давно, уже несколько дней, без перевязки. Бинты промокли, и в сапоге чувствую влажность. Напрасно я забросила палку… «Стыдилась», — укоряла я себя.

Но душевная боль заглушала физическую. Опять стала думать о Грише. «Гриша жив! — шептала я, лежа в тамбуре вагона. — Скоро увижу!» — и сердце заходилось от радости. Вспомнилось, как радовался он, когда я приехала к нему во Львов. Всегда он был веселым и ласковым. Что случилось с ним? Почему его судили? Неужели старуха говорит правду? А может, она наврала? Судили, говорит. Ну а если взяли в армию, — значит, он не виноват! А Тамара Васько?! Что общего нашел он с этой семьей? Скорее бы встретиться! Так всю дорогу ломала я себе голову, ворочаясь с боку на бок, всматриваясь в темноту степи.

В восемь часов утра я приехала в Сталино. Направилась по адресу, указанному в телеграмме. Подошла к казарме, постаралась успокоить себя: думалось, раз Григория взяли в армию, значит, он не совершил преступления перед Родиной, а воевать еще успеет. Интересно, в каком он звании? Увидев во дворе старшего лейтенанта, спросила:

— Скажите, здесь находится лейтенант Жернев?

— Лейтенант в кавычках? Есть такой… А вы кто будете? — поинтересовался он, рассматривая мои погоны.

— Я его жена.

— Как жена? Он рассказывал, что его жена погибла.

— Как видите, жива.

Старший лейтенант обратился к стоявшему неподалеку бойцу:

— Бегите скажите Жерневу — жена приехала.

Боец опрометью бросился в казарму.

«Какой же Гриша теперь?» — подумала я, стоя у столба. В моем представлении он остался таким, каким я его помню перед войной: стройный, подтянутый, щеголевато одетый, с красивыми черными глазами, вьющимися волосами. На губах его всегда играла улыбка.

И вдруг из казармы выскочил солдат, остриженный, худой, в полинялых, старых латаных брюках и грязной гимнастерке, в обмотках. Я еле узнала в нем мужа. «Сейчас наших бойцов так хорошо одевают, почему же он в таком виде?» — промелькнуло в голове.

Григорий остановился, посмотрел на меня, на стоявшего рядом старшего лейтенанта. Вижу, он ищет кого-то другого, меня не узнает. Старший лейтенант сказал:

— Жернев, жена приехала.

А он оглядывается по сторонам, вероятно ожидал встретить Тамару Васько. Я не выдержала:

— Гриша!

Он, заикаясь, крикнул:

— Та-ма-ра! — и бросился ко мне. — Тамарочка, ты? Ты жива? Уже офицер? — удивленно воскликнул он и хотел поцеловать меня.

— А ты кто? — спросила я, уклоняясь от поцелуя.

Он опустил голову и, не отвечая, спросил:

— Откуда ты приехала?

— Из Вороновки, — ответила я, пристально глядя на него.

Гриша смутился и больше ни о чем не спрашивал.

— Зайдите в помещение, — сказал нам старший лейтенант.

Мы зашли в дом, нас оставили в комнате одних. Сели за стол.

— Что с тобой случилось? — спросила я мужа.

— Я в штрафной батальон попал, Тамара, — вздохнул он.

— Чем же ты занимался у немцев?! — спросила я его в упор.

— Тамара, я ничего особенного не делал. Ты же знаешь: я строитель. Очень долго ходил без работы, а потом жить надо было, и я пошел в строительную контору. Строил мосты, дороги.

В этот миг я все поняла: «Помогал фашистам! Трибунал. Штурмовой офицерский батальон?» Комната поплыла у меня перед глазами.

— Ты строил мосты для врагов?!

Я вспомнила задачу, которую мне поставил комбат: разбить мост около Вороновки. Вспомнила погибших там бойцов.

— По этим дорогам, что ты ремонтировал, фашисты возили снаряды. А мосты, которые ты строил, мне пришлось разбивать, — как бы думая вслух, медленно проговорила я.

— Да, по-разному мы жили, — согласился Григорий.

— Ты жил для себя, спасал свою шкуру и стал у оккупантов рабом. Твои старики, прожившие всю жизнь безвыездно в родной хате, и те бросили ее и эвакуировались. А ты, офицер, покорился врагу, попросил у него кусок хлеба. Лучше бы пошел к людям огороды копать, а потом связался бы с партизанами, с подпольем. Я за тебя мстила, думая, что ты честно погиб, лучше бы так и было! — с горечью воскликнула я.

— Я был вынужден работать, есть надо было. Я работал так, что больше вредил фашистам на стройке. А связаться с партизанами не мог, потому что я не местный, мне не верили. Ничего не мог сделать. За каждого убитого немца гитлеровцы сжигали село.