Дитер Нолль - Приключения Вернера Хольта

Чистка орудия и боеприпасов была не утомительным занятием. Шмидлинг обычно подсаживался к молодежи и что-нибудь рассказывал. Он вытаскивал из кармана карточки жены и своей четверки и пускал по рукам. Все хвалили детей, называли их «крепышами». Определение исходило от самого Шмидлинга и было в его устах величайшей похвалой. Показывая Хольту фотокарточку жены — помятый, захватанный от вечных разглядываний кусочек картона, он говорил: «Посмотрите, крепкая баба, а? Такую еще поискать!» Почему ему нравится, что она крепкая? — думал Хольт. Ведь для женщины не это главное.

— Понимаете, она работает старшей батрачкой в имении, где я служил скотником, — хвалился Шмидлинг. — Счастье, когда женщина может так вкалывать! У нее все горит в руках! — Он не раз повторял: — У нее все горит в руках… Да и двое старших при деле, выгоняют скотину в горы на пастбище.

Хольт долго и внимательно вглядывался в старшего ефрейтора.

Однако эти мирные часы у орудий, когда все сидели рядком и, смазывая патроны «голубым самолетным маслом», непринужденно разговаривали, выпадали на их долю редко. Усталые, разбитые, валились курсанты вечером на свои койки, а уже спустя два-три часа звонок опять поднимал их на ночные учения, причем Готтескнехт устраивал эти неурочные занятия без всякого предупреждения.

Шмидлинг проявлял на уроках стрельбы неистощимую изобретательность.

Невозможно, чтобы он все это выдумывал, — говорил Гомулка, — очевидно, так бывает на самом деле. Во время ночных занятий у него вдруг выходил из строя радиолокатор: «Радиопомехи. Это, когда сверху рассыпают серебряные бумажки, а по правде станиоль, — пояснял он. — Локатор против них не может». В таких случаях они вели особого вида заградительный огонь, так называемый баррикадный огонь. Команда гласила: «Огонь, баррикада!» Стрельба велась непрерывно при определенных неизменных координатах — заряжающие только и делали, что заряжали и стреляли… »Боеприпасы кончились! — орал Шмидлинг, — давай патроны из запасного боекомплекта, да поживее!» И они бежали в ночной темноте, каждый с учебным снарядом под мышкой, от огневой позиции к отдаленным блиндажам второго боекомплекта битый час туда и обратно, пока от напряжения не перехватывало дыхание и не подгибались ноги. Шмидлинг то и дело свистел, приходилось падать наземь, потому что каждый свисток означал разрыв бомбы, но только боже сохрани, чтобы патрон ударился о землю!

Как-то на таком учении Феттер заработал кличку «Труп». Шмидлинг приказал им отразить огнем с ближней дистанции воображаемую атаку противника на бреющем полете. В этих условиях наводчик сам определяет направление на цель — на глаз, поверх орудийного ствола. ( «При каждом выстреле промазывает на добрый километр», — вставил от себя Вольцов). Они уже сотни раз это проделывали, не удивительно, что все шло как по маслу; но тут старый «Клемм» вдруг спустился вниз и, направляясь с южной стороны стадиона, протрещал у них над головой. Шмидлинг крикнул: «Атака на бреющем полете, направление шесть! Взвод, в укрытие!» И это проделывали уже не раз. Но сегодня с Феттером вышла незадача. Вместо того чтобы броситься навстречу летящему самолету и поискать укрытия под высоким бруствером, он некоторое время метался по орудийному окопу, а потом бросился назад, ища укрытия на противоположной стороне. Между тем «Клемм» жужжа пронесся у них над головой. Шмидлинг рассвирепел. Остальных он погнал к орудию, а Феттеру приказал не двигаться.

— Вы мертвец! — кричал он. — Понимаете, мертвец! Ни с места, труп несчастный!

— От такого прозвища жуть берет, — сказал потом Хольт Гомулке. Но так оно и пристало, и даже Готтескнехт иной раз кричал: «Пошевеливайтесь, Феттер, труп несчастный! Или вам окончательно надоела жизнь?»

Да и вообще Готтескнехт все решительно знал, все видел и слышал и всегда появлялся в самый неподходящий момент. В так называемые «газовые дни», когда курсанты с утра до вечера бегали в противогазах, он не знал пощады. Им выдали трофейные французские маски с большим тяжелым фильтром, который приходилось таскать с собой в сумке, надетой через плечо. С маской он соединялся резиновым шлангом. Чтобы легче было дышать, юноши слегка отвинчивали клапан.

Но тут появлялся Готтескнехт, хватал сумку, и на провинившихся сыпались неуды.

Во время этой нелегкой службы курсанты с особенным интересом следили за сообщениями о налетах вражеской авиации. Днем и ночью перелетали через границу тяжелые бомбардировщики, а если не они, то так называемые «самолеты радиопротиводействия», летающие ночью, — никто здесь представления не имел, что это такое. Все чаще целью налетов называли Рейнско-Вестфальскую область. «Это уже мы», — сказал Хольт Гомулке. На дворе стоял октябрь.

— Ты слышал? Вчера опять называли ряд городов, особенно пострадал Бохум.

Вольцов прочел в газете, что крупный воздушный бой над Бременом не помешал отдельным бомбардировщикам сбросить над городом свой смертоносный груз.

Хольт подумал о своей бременской родне. Сводный брат его матери был генеральным директором одной из верфей. Гамбургские его родственники от бомбежек не пострадали.

Спустя несколько дней стало известно о победоносном воздушном сражении над Швейнфуртом. «Четырнадцатого октября наша противовоздушная оборона дала новое убедительное свидетельство своей неуклонно растущей мощи, доказав противнику, что она способна положить предел его яростному стремлению ко всеуничтожению», — прочел Вольцов. Это известие всех окрылило. «Мы трезво отмечаем знаменательную веху в развитии великой воздушной войны». И дальше: «Пилоты подбитых самолетов с ужасом говорят о „кромешном аде“ зенитного огня». Рядом с этой новостью бледнели фронтовые сводки. Кого теперь интересовали сообщения об «усиливающемся нажиме противника на Востоке»!

— Мне думается, мы поспеем как раз к великому повороту в воздушной войне, — сказал Хольт. — Скорее бы кончалась учеба!

Шмидлинг ежедневно пугал их приближающимся инспекторским смотром. Что будет, если он пройдет неблагополучно! Программа обучения была выполнена. Им уже не предстояло узнать ничего нового.

Батарея, где они проходили обучение, еще до их приезда пережила несколько воздушных тревог. Однако за все эти пять недель им в боевой стрельбе участвовать не приходилось. До сих пор тревога на 329-й батарее их не касалась.

Как-то вечером они по обыкновению собрались в столовой, где Готтескнехт проводил урок своей излюбленной теории зенитной стрельбы. Нерасторопный Хампель успел уже заработать третий неуд, когда раздался сигнал воздушной тревоги. Готтескнехт сунул в карман боевой устав и сказал: