Дитер Нолль - Приключения Вернера Хольта

— Не правда ли, чудесный зимний пейзаж, — говорила она. — Тебе здесь нравится? — И это было в ней чем-то новым. Позднее он рассказал ей об отце.

— Уж очень он мрачно смотрит, — сказала она, — хотя в основном он прав. — И она заговорила о бессилии человека и о всемогуществе судьбы. — Мы только пешки в большой игре. — Ему было отрадно эта слышать в его нынешнем подавлением настроении. — Забудь все это, — потребовала она. То же самое говорила ему Ута: забудь все это.

— Но я не в силах ничего забыть!

— Это только кажется. Увидишь: вернешься на батарею — и все эти печальные мысли вылетят у тебя из головы.

В полупустом зальце горело на елке несколько свечек. Печка дышала благодатным теплом. Гостиница была битком набита пострадавшими от бомбежек, но для фрау Цише здесь всегда находилась комната. Когда-то, по ее рассказам, они останавливались здесь во время загородных экскурсий.

Они сидели после ужина у изразцовой печки, тесно прижавшись друг к другу. По радио снова звучало «Тихая ночь, святая ночь»… но только слова были другие: «Приветствую тебя Бальдур, светодавец!..» Хольт ничего не слышал. Теперь, когда стемнело и за окнами притаилась грозная ночь, он был бессилен бороться с обступившими его воспоминаниями — воспоминаниями о .седовласом старике и его словах. Потом они поднялись к себе. Хольт искал у нее прибежища, и она, видимо угадывая, что в нем происходит, отдалась ему покорно и безвольно. Но он еще долго лежал без сна и боролся со страхом, который только постепенно отступал. Не поддаваться, думал он. Я и тогда с этим справился, когда услышал впервые от Уты и… болтовню Герти с себя стряхнул… Не надо поддаваться! Одно наслаивается на другое, думал он, это… как постепенно увеличивающаяся нагрузка, словно судьба хочет меня испытать… Судьба!.. — думал он.

Утро встало в белесом холодном тумане, но потом норд-ост рассеял густые облака. В ясном морозном небе сверкало зимнее солнце, отбрасывая синие тени от каждого ивового кустика. Часами блуждали они по засыпанной снегом равнине. Он шел с ней бок о бок, но мысли его витали далеко. Судьба… — думал он вновь и вновь. То исполинское, темное, неведомое, что распоряжается нами, людьми… Она рассказала ему о своей жизни. Ребенком она училась танцевать, шестнадцати лет объездила с балетной труппой всю Европу — Францию, Англию, Россию…

Он насторожился.

— Ты и в России была?

— Эта страна так же беспредельна, как раскинувшееся над ней небо, в ее бесконечных просторах теряешься и утопаешь… Почитай Достоевского, — говорила она. Глаза его устремились к далекому горизонту, туда, где мерцающий снег без всякого перехода сливался с небесной синевой. Простор, бесконечность, думал он, а разве наша жизнь не бесконечная дорога — дорога в никуда, над которой нависло грозовое небо? — Прочти, что пишет Рильке о русской душе, — услышал он ее голос. И только тут паутина его мыслей рассеялась. Он остановился.

— Русская душа? Но ведь это же недочеловеки? — спросил он, уже ничему не удивляясь.

— Надо же было что-то придумать, чтобы безнаказанно их истреблять, — усмехнулась она.

Как странно! Это новое противоречие уже не причинило ему боли… Жизнь продолжается, думал он, возвращаясь на батарею. Ей дела нет до нас, до наших разочарований и страхов, она парит на, недосягаемой высоте, вынуждая нас следовать по предуказанному пути, и мы бессильны ей противиться.

Зима шла своим чередом, принося вперемежку со снегами и морозами согретые солнцем дни, все более и более теплые. Но. в январе ударили лютые морозы. Ночью ртуть в термометре опускалась до двадцати двух, а случалось, что и до двадцати шести ниже нуля. Невзирая на жестокие холода, английские бомбардировщики ночь за ночью перелетали границу.

Курсанты, коченея от холода, дежурили у пушки.

Кто-то сказал:

— Пятую зиму воюем!

— Дома нечем топить, — рассказывал Гомулка, — да и с едой день от дня все хуже.

— Как у них там, наверху, задница не отмерзнет! — удивлялся Феттер.

— Сказал тоже! — возразил ему Вольцов. — Они-то не страдают от холода. Четырехмоторные машины закрываются герметически, и пилоты, должно быть, обливаются потом в своих согретых электричеством комбинезонах.

— Так мы тебе и поверили! — сказал Хольт. — Обливаются потом… Глупости! — И он плотнее подоткнул шерстяной плед, прикрывавший ему ноги; но холод пронизывал до костей, забираясь все выше, зуб на зуб не попадал от бившей его дрожи.

— Говорят, в подбитом «стерлинге» нашли шоколад и первосортные сигареты, — со смаком рассказывал Феттер. — Они и кофе пьют настоящий!

— Ну, хватит болтать! — оборвал его Цише. — Это уже пахнет изменой!

— Я — изменник?! — вознегодовал Феттер. — Идиот ты — вот и все.

— Молчать! Принимаю воздушную обстановку.

Все замолкли и стали готовиться к стрельбе.

В эти студеные ночи Кутшера только в самую последнюю минуту появлялся на командирском пункте, чтобы при первой же возможности исчезнуть. «Позовите меня, если что важное», — говорил он Готтескнехту, уходя. Он заглядывал на минуту к прибористам, ни за что ни про что выгонял двух-трех курсантов в открытое морозное поле, бросал напоследок что-нибудь вроде «Плевать я на вас хотел…» — и исчезал. Он провел к себе в барак телефон с пункта управления.

Пока все было спокойно. Готтескнехт, нахлобучив на голову меховую шапку отнюдь не военного образца, ходил от орудия к орудию и раздавал таблетки Виберта.

— Возьмите, Хольт, это помогает от простуды и от кашля, по крайней мере так значится на коробке.

Как-то ночью, когда они окончательно закоченели, Вольцов сварил в блиндаже грог.

— Ишь чего выдумали, — распекал их Шмидлинг. — Обязаны были, как положено, спросить у меня разрешения. Какое вы имели полное право самовольничать?

Спирт для горелки пожертвовал им орудийный мастер, но Вольцов так и не выдал, у кого он разжился араком. Они прихлебывали крепкий напиток из крышек от котелков и угостили Готтескнехта. Тот так раздобрился, что поставил Вольцову «отлично». Но алкоголь ударил юношам в голову, и потом наводчики путали координаты и допускали ошибки в установках: бомбардировщики летели в северном секторе неба, а «Антон» стрелял на юг. А тут еще утром выяснилось, что расчет извел все патроны ближнего действия. Скрыть это не удалось. И Готтескнехт переправил Волъцову «отлично» на «неуд».

Одиннадцатого января Хольту минуло семнадцать. Гамбургские родственники прислали ему сигарет, а мать — открытку с наспех нацарапанными словами: «Сердечно поздравляю с новым годом жизни!» Хольт презрительно хмыкнул.

— Вот они, родственнички! — пожаловался он Гомулке. — На большее их не хватает: ровно полторы строчки! — Он закурил сигарету — это была «Дели» — и с сокрушением оглядел зеленую коробку. — Да, Зепп! Так называемые кровные узы так истончились, что того гляди оборвутся. Совершенно чужие люди тебе ближе своих!