Дитер Нолль - Приключения Вернера Хольта

Хольт бросился в барак и рывком распахнул дверцу своего шкафчика. Их морят голодом! — гвоздило у него в мозгу. В отделении для провизии было много всякой снеди. Уже несколько недель в дни тяжелых боев им выдавали кекс и леденцы, и все это накапливалось в шкафчиках. Он рассовал по карманам все свои запасы и накинул шинель: выносить съестное из барака строго воспрещалось. Но ведь то, что он собирается сделать, — мелькнула мысль, — запрещено и подлежит суровому наказанию. Минуту он помедлил в нерешительности. Но потом спрятал хлеб под шинель, говоря себе: пусть меня накажут, пусть это недочеловеки, я и собаку накормлю, если увижу, что она голодна! Тут он вспомнил, что там не один голодный, а человек десять-двенадцать. Он открыл и шкафчик Гомулки, зная, что Зепп не стал бы возражать. Полкруга копченой колбасы, краюха хлеба, кубик искусственного меда, пригоршня печенья… Все это он собрал в охапку. Потом увидел полбутылки водки. Зепп берег ее ко дню своего рождения. Водку он сунул за пазуху.

Спокойно вышел он из барака с твердым решением не попасться. Осторожно огляделся. Кроме работающих военнопленных, никого не было видно. Часовой куда-то скрылся. Окна большой комнаты, где шел урок, глядели на противоположную сторону,

Хольт бегом бросился в поле. Пленные расхватали хлеб и спрятали его на себе. Они продолжали работать и только один за другим крадучись спускались в воронку и там прикладывались к бутылке. Хольт поспешил назад и с сильно бьющимся сердцем кинулся на койку. Он даже попытался заснуть.

Позднее он встретился в коридоре с Гомулкой и позвал его во двор. Слушая торопливый рассказ Хольта, Гомулка невольно оглядывался по сторонам. Потом сказал:

— Ладно, я, конечно, за…

— Да, но правильно ли я поступил? Ведь это же наши враги?

— Начали-то не они! — возразил Гомулка.

Вольцов сидел на табурете и кинжалом срезал себе ногти на ногах. Феттер и Рутшер присели на своих койках. На этот раз они с интересом прислушивались к тому, о чем с пафосом толковал им Цише.

— Посмотрите на них как следует, — говорил Цише, когда к компании присоединились Хольт и Гомулка. — Это поучительное зрелище! Вы сразу же увидите, что перед вами расово неполноценные существа. Более наглядного доказательства и быть не может!

— Это кто же, русские? — спросил Гомулка.

— Конечно, русские. Достаточно на них поглядеть…

— Но ведь русские те же славяне, а это, как известно, арийцы, — снова прервал Гомулка его ораторские излияния.

— То есть как это арийцы? — озадаченно спросил Цише.

— Ну конечно, арийцы, — пожал плечами Гомулка. — И тебе это должно быть известно.

— Нет, позволь, позволь, — возразил Цише, стараясь привести в порядок свои мысли. — Ведь и среди арийских рас, если на то пошло, большущая разница. Ведь их же нельзя и сравнивать, не правда ли? В России — это уже установлено — только германцы вносили элементы организации, славяне тут ни при чем. Среди арийских рас германцы неизмеримо выше всех, это наиболее чистые представители нордической расы.-

Только теперь Хольт заметил, как под наскоком Гомулки Цише путается в собственных доводах.

— Ты и сам бы должен это знать, — продолжал Цише злобно, — но когда у человека чисто славянская фамилия, он поневоле вечно ноет и брюзжит.

Занятый своими ногами, Вольцов до сих пор безучастно слушал их препирательства. Но тут он поднял голову.

— Это еще что за выдумки? Ты что же, воображаешь, что ты единственный здесь настоящий национал-социалист?

— Твоя фамилия, Цише, тоже не очень-то арийская, — — поддал жару Хольт.

Феттер загоготал. Цише побагровел и решительно затряс головой.

— Врешь, врешь! Моя фамилия произошла от усечения чисто германского корня. Но дело даже не в фамилии, тут важно…

— Ладно, ладно, — прервал его Гомулка. — Одно мне все-таки неясно: пусть славяне и не такая полноценная раса, как нордическая, а все же они арийцы! Какое же у тебя основание называть их недочеловеками?

Но Цише уже обрел твердую почву под ногами.

— Пожалуй, твой довод был бы справедлив в прошлом, когда в России еще заправляла германская верхушка, возложившая на себя все бремя государственности. Это изменилось с приходом к власти большевиков. Еврейский большевизм разрушил, дотла расистско-народную основу славянства. Но теперь большевизм уже на грани гибели, ведь еврейское начало несет в себе миазмы разложения…

— Что-о-о? — протянул Феттер.

— Я только повторяю слова фюрера. Как разлагающая сила… оно неспособно сохранить единство такого мощного государства, и конец еврейского господства станет также концом России как государства. Фюрер, кажется, ясно сказал, что нам предназначено судьбой стать свидетелями невиданной катастрофы…

«Стать свидетелями невиданной катастрофы…» — мысленно повторил Хольт. Эти слова крепко засели у него в мозгу.

— …которая явится неопровержимым подтверждением нашей расистской теории.

На это Гомулка:

— Положим… Но посмотри, что творится на Восточном фронте!

— То, что нам противостоит на Фронте, — захлебнулся Цише, — всего лишь фанатичный сброд! Они бросают в бой своа последние резервы — — стариков и больных.

Тут Вольцов, кончивший шнуровать башмаки, не выдержал

— А теперь выслушай и заруби себе на носу, что я тебе скажу, ты, усеченный германец! Уж что-что, а на армию нашу я клепать не позволю. Не хочешь ли ты сказать, что нас бьют старики и больные?

— То есть как это бьют? — запротестовал Цише, но Вольцова уже нельзя было остановить:

— Скажешь — не бьют? Что, в Сталинграде нас не расколошматили? У Радомышля и Брусилова не разбили наголову? Под Кировоградом не стерли в порошок? Под Шуйском и Острополем не намяли нам бока? У Каменец-Подольска и Скалы не накостыляли нам шею? И кто же это сделал — старики и больные? Ты это хочешь сказать?

Хольт обрадовался было поражению Цише, но теперь душу его охватил леденящий страх… А Цише уже собрался с силами для ответа:

— Это подавляющее превосходство в людях носит чисто временный характер.

— Превосходство в людях… — язвительно отпарировал Гомулка. — Сколько же у них должно быть здоровых молодых солдат при такой прорве стариков и больных!

Вольцов в раздражении всадил в стол свой кинжал.

— Господи боже ты мой, ну и осел же ты, Цише, самый распоследний осел! От таких дураков плакать хочется! И этакое дерьмо корчит из себя национал-социалиста! Что ты мелешь, балда, о разгроме и о последних резервах? Хочешь, я на карте тебе покажу, что за эту зиму произошло на Восточном фронте?

Но и Цише дошел до белого каления.

— Ах, ты вот как!.. Ты, значит, считаешь… Ты хочешь сказать… То есть я хочу сказать… Вернее, фюрер сказал… — лепетал он бессвязно.