Григорий Линьков - Война в тылу врага

— Неважное, — сказал я откровенно. — Жиреют люди от безделья, разлагаются.

— Теперь-то что, вы посмотрели бы, как было прошлым летом, — заявили мне Алексейчик и Урбанович в один голос, — Теперь хоть изредка, но ходят на железную дорогу, минируют, сбрасывают под откос вражеские эшелоны, а то сидели, попросту жрали продукты. При этом некоторые рассуждали так, что это, мол, тоже польза. «Порезанные нами коровы не будут использованы оккупантами на увеличение своих продовольственных ресурсов». А теперь совсем другое, — заключил Алексейчик. — Недавно один с группой ребят подложил на линии пятисоткилограммовую авиабомбу. Так рванули, что после и колес от паровоза не нашли, — в дым! Очень здорово получилось!

— Все это очень хорошо, — сказал я, — рванули товарищи здорово. Порой и каждому из нас хочется сделать такое, чтобы содрогнулся бункер Гитлера. А если к этому подойти разумно, то поступать так мы не можем. Ведь если бы вместо такого лихачества люди потрудились выплавить тол из этой бомбы, так они не один, а сотню эшелонов под откос пустили бы. Я не сомневаюсь, что в отрядах есть храбрые люди, но они поставлены в неблагоприятные условия и постепенно портятся. Отряды застоялись у деревень и потеряли свою боеспособность. Ну какой же Иван боец, если его Марья на виду у гестаповцев в деревне! Он же все время будет на нее оглядываться! Колхозы организовывать мы подождем. Сейчас мы должны избавиться от лишнего для военной части груза: жен, детишек, стариков. Для них мы выделим специальные лагери и организуем надежную охрану. Наша задача сделать отряды подвижными, рейдовыми, способными наносить чувствительные удары врагу. А колхозы будем строить потом, когда прогоним оккупантов.

— Не знаю, товарищ полковник, нам этого добиться не удалось, попробуем добиться этого вместе с вами.

Основное ядро десантной группы находилось восточнее железнодорожной магистрали Брест — Барановичи. Эта железная дорога была теперь похожа на передовую линию фронта. Она не только разделяла партизанские отряды, но и изолировала их друг от друга. Дальше на запад начинались леса Беловежской пущи, в которой с начала войны прочно обосновались гитлеровцы, и там не было ни одного партизанского отряда.

Оставалось одно: переходить на восточную сторону железной дороги Брест — Барановичи, перевести туда некоторые отряды и послать людей на боевые дела. Но меня удерживало то, что в этом районе с ночи на ночь ожидался из Москвы самолет с посадкой.

Самолет должен был приземлиться в том же месте, где спрыгнули мы на парашютах. Другой посадочной площадки поблизости не было. Проводив командиров, я с Алексейчиком выехал на площадку. Это было поле километров шесть в длину и километра два в ширину, не паханное несколько лет кряду. Местами оно поросло молодыми деревьями, но почти в любом направлении можно было найти чистую площадь в полтора-два километра длиной и метров шестьсот шириной. Здесь мы и должны были принимать транспортные самолеты.

Дополнительную расчистку поля производить было нецелесообразно. Жители ближайших деревень поняли бы, что здесь готовится посадка самолетов, и это могло стать известным гестапо, а так как ночи были короткие и самолет все равно до утра не мог бы улететь обратно, в распоряжении фашистов оказывался целый семнадцатичасовой день, в течение которого им нетрудно было совершить нападение и, чего доброго, уничтожить приземлившуюся машину. Ближайший гитлеровский гарнизон, находившийся в восьми-девяти километрах в местечке Ружаны, имел две танкетки, и пограничная охрана на установленной оккупантами границе Восточной Пруссии тоже располагала танкетками. Граница проходила в каких-нибудь двух километрах от нас. Самым же мощным вооружением нашего отряда были два противотанковых ружья.

Мы тщательно обследовали поле, выбрали удобную для посадки самолета площадку и решили, подкрепив охрану наиболее надежными людьми, подготовить посадочные сигналы.

Шли дни, стояла хорошая летная погода, а самолета все не было. Прошла неделя в напряженном ожидании. Наконец вечером 27 мая мы получили радиограмму, извещавшую о вылете самолета. До этого мы каждую ночь вывозили раненых на площадку. В этот день я дал приказ не вывозить их до особого распоряжения, а Шлыкову поручил распустить слух о том, что самолет, который прилетит первым, только сбросит груз и садиться не будет.

Сигнал был разложен, заставы размешены, с минуты на минуту должен был появиться самолет. Нервы мои были так напряжены ожиданием, что я прилег на траву, пытаясь заставить себя забыть о самолете и думать о другом. И все-таки я ловил себя на том, что с мучительным напряжением вслушиваюсь в малейшие колебания воздуха. Вот что-то послышалось. Это еще не был звук, а какое-то еле уловимое веяние, напоминавшее полет летучей мыши. Затем воздушные колебания стали похожи на сотрясение, вызванное неслышным из-за отдаленности взрывом. Наконец вибрация воздуха переросла в звук, похожий на гудение шмеля, бьющегося о стекло. Раздались радостные голоса: «Самолет!» Сомнений больше не оставалось. Не прошло и трех минут, как «ЛИ-2» с ревом пронесся над кострами, и гул его моторов замер на западе, чтобы в последующие минуты снова возникнуть на востоке и внезапно оборваться совсем. Самолета не было слышно, но я понял, что он идет на посадку с выключенными моторами. Через несколько секунд два мощных прожектора осветили поле, а еще через минуту машина остановилась у центрального костра.

Я побежал к самолету. Оглашая окрестности страшным ревом, «ЛИ-2» подруливал к группе деревьев. Летчик оказался нашим знакомым: неделю тому назад мы с ним летели сюда. Ребята быстро разгрузили самолет и тщательно замаскировали плоскости и фюзеляж сосновыми ветками.

Занималась заря. Оставив в кустах у машины небольшую охрану, я отправил всех прилетевших людей в ближайший лес. Перед уходом с площадки мы с командиром корабля прошлись по полю и в свете разгоравшейся зари осмотрели место для старта. Из лагеря должны были привезти завтрак для экипажа и людей, занятых на разгрузке и охране машины. Завтрак запаздывал. Летчики рассказали мне, как они в прошлый раз, выбросив нас, возвращались на Большую землю. Приземлиться им на промежуточном аэродроме в районе Сарны не удалось, и они перелетали линию фронта в девять часов утра.

— Пришлось итти на бреющем полете, над головами гитлеровцев и над траншеями. Палили по нас нещадно, в корпусе машины мы потом обнаружили двадцать две пробоины пулевых и одно попадание мелкокалиберного снаряда, который, к счастью, не взорвался, а только сделал две пробоины в стенках фюзеляжа. Но эта машина сделана на нашем заводе, очень крепкая, и мы благополучно дотянули до своего аэродрома, — рассказывал пилот товарищ Быстров.