Григорий Линьков - Война в тылу врага

— Вам чего, чего нужно-то? — нервно заговорил он. — Вы от кого, кто вас прислал сюда, откуда вы про меня знаете?

Купцов слез с печи и медленно, словно нехотя, пошел в комнату, из которой вышел Садовский.

Я отвечал спокойно и по порядку, отвечал правду. Мне нечего было больше делать, правда была самым убедительным доводом в мою пользу.

Начался форменный допрос. Меня спрашивали и Садовский и жена Садовского. Их интересовало: и где сейчас Красная Армия, и как выглядит Красная площадь и какие главные улицы в Москве, и когда я выехал оттуда, и что такое комсомол, и какие планы у германского командования, и сколько детей у Гитлера.

Если бы мне было что скрывать, я бы, наверное, запутался. Было ясно: меня принимали за гитлеровского шпиона. Внезапно Садовский попросил у меня разрешения зайти к соседям.

— Пожалуйста, — сказал я, недоуменно пожав плечами, — только при чем тут мое разрешение?

Садовский вышел, следом за ним поднялась и вышла его жена, а за ней в сени мимо меня прошел и Купцов. Я остался один в комнате, готовый ко всяким неожиданностям. Чувство предосторожности заставило меня отодвинуться от окна и сесть за простенок, чтобы не подстрелили в окно. Через некоторое время все трое, один за другим, вернулись и снова заняли свои места. Позже я узнал, что Садовский, приняв меня за агента гестапо, пришедшего его арестовать, был уверен, что я не разрешу ему выйти, Тогда жена Садовского должна была распахнуть дверь в соседнюю комнату, а Купцов — выстрелить в меня оттуда из дробовика.

За окнами посветлело. Я попросил Садовского дать мне какую-нибудь одежду местного покроя и устроить меня где-нибудь отдохнуть.

— Хорошо, — помолчав, не сразу ответил Садовский, продолжая с недоверием всматриваться в меня, — только оружие вам придется отдать мне. Мы его тут припрячем, а то неудобно, знаете ли, если вас заметят с таким пистолетом.

Я молча подал ему маузер, свою куртку и плащ-палатку, браунинг остался у меня в кармане брюк. Это было новое испытание, и я на него пошел. Жена Садовского принесла мне старый пиджак мужа, и Купцов провел меня на сеновал. Я зарылся в сено и скоро заснул, но спать мне долго не пришлось. Часа через два на сеновал поднялся Купцов и разбудил меня. Над крышами урчали моторы фашистских самолетов.

— Я пришел еще побеседовать с вами, — сказал Купцов, — а то нам многое не ясно из того, что вы говорили… Вы упрекали меня давеча в том, что мы дома сидим, не воюем. А вот слышите?.. Гитлеровцы над головой летают, А наши-то где?

Все это страшно меня обозлило. Правая рука, засунутая в карман брюк, сжала рукоятку браунинга.

— Вот что я вам скажу, политрук Купцов, — строго заговорил я, — Вы что же, думаете приспособляться к оккупантам? Может быть, в полицию поступать собираетесь?.. А ведь, наверное, когда-нибудь в мирной обстановке, проводя политзанятия с бойцами, говорили словами Долорес Ибаррури: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!» А теперь что же, своя шкура всего дороже?

Разгорячась, я бросал в лицо Купцову все новые и новые упреки, а он понуро стоял передо мной, растерянный и пристыженный. Через минуту, не выдержав, он со слезами на глазах выскочил с сеновала.

Перед закатом солнца меня позвали в дом, и там, за ужином, я убедился, что все, что мне удалось сделать, — это убедить Садовского в том, что я не шпион. Испуганный и подавленный, он, как мне казалось, заботился лишь об одном: как бы сплавить меня из дому, и тем самым снять с себя ответственность за мою жизнь, а может быть, и за то, что он со мною общался.

— Я — что? — уклончиво говорил Садовский. — Я и людей не знаю, и власти у меня нет, чтобы помощь вам предоставить. Вам самое лучшее к Кулешову ехать, в Кушиеревку. Первое — он человек оборотистый, ловкий. Он и немца вокруг пальца обведет. Второе — он бургомистр, власть значит, и у немцев на особом счету, Ему все доступно. Его уговорить сумеете — он вам поможет, а больше., я считаю, никто.

Такая характеристика Кулешова мне совсем не понравилась. Я чувствовал, что ехать к нему опасно, но у меня не было другого выхода, как сделать веселое лицо и поблагодарить хозяев за содействие.

Купцов быстро собрался, отвез меня в Кушнеревку и буквально с рук на руки сдал Кулешову. Все было сделано чисто: если я шпион, это сразу обнаружилось бы при моей встрече с Кулешовым и хозяева мои остались бы в стороне — они представили подозрительного человека по начальству Если я советский парашютист, большой беды для них тоже не было. Кулешов не решился бы меня убрать, так как я прибыл от Садовского, к Садовскому — от Зайцева, а там бог весть еще от кого. Слишком много людей знало о моем существовании. Да и сам Кулешов в тот период еще окончательно не перешел к оккупантам. Он допускал, что может победить фашистская Германия, и поэтому колебался. Работая бургомистром, он всячески угождал фашистскому коменданту района, выслуживался перед ним, делал подарки маслом, медом, а когда этого было мало — нажимал на хлебопоставки. Зарабатывал премии от фашистов. Но одновременно скрывал у себя окруженцев и помогал бойцам; Красной Армии, следовавшим за линию фронта. У него хранилось много орденов советских командиров, потерявших голову и спасавших свою шкуру. Он собирал записочки и справки от командиров и бойцов, когда оказывал им содействие.

Самый обиход жизни Кулешова, прочный и домовитый, показывал лицо хозяина В это страшное время здесь жили как ни в чем не бывало: и окна аккуратно зашторены, и в комнатах образцовый порядок, чистота, и сытая скотина стоит во дворе, и отказу нет ни в чем, все припасено, все есть. Встретил меня Кулешов суетливо, даже сердечно, не знал, куда посадить, чем угостить. Купцова он быстро выпроводил. Ладная фигура хозяина так и мелькала передо мной, благообразное молодое лицо словно источало угодливость — в душу лез человек.

Накрепко заперев дверь и отослав жену в горницу, он подсел ко мне и заговорил ласково, время от времени притрагиваясь к моему колену:

— Вы со мной, гражданин, не стесняйтесь. Будем откровенны! Кто вы есть на самом деле такой?

— Да я и не стесняюсь, — отвечал я спокойно. — Гражданин Купцов вам все объяснил. Я действительно командир партизанского отряда, разыскиваю здесь своих людей.

— Ах, да, да, конечно. Я вам верю, с первого слова верю. А то ведь, знаете, всякие обстоятельства бывают. Тут у нас, видите ли, как бы вам это объяснить получше…

Я молчал выжидая.

— Наше положение тоже нелегкое. Ведь вот Красная Армия ушла, отступила. Так я говорю? И вернется ли она — неизвестно.

— Вернется, — твердо сказал я, — можете не сомневаться.

— Ну, мы с вами этого покамест не знаем. Так вот — видите, какое создалось положение: армия ушла, а мы здесь остались. И нам как-то жить и при немцах нужно. Так я говорю?.. А это — нелегкое дело. Вот и живем… глядя по обстоятельствам. Ссориться-то ни с кем не расчет. А хорошему человеку, кто бы он ни был, почему бы и не помочь? Я вам сегодня помогу, а завтра вы мне. Или, скажем, дадите мне расписку, что, мол, вот такой-то оказал мне содействие при исполнении возложенных на меня спецзаданий. Дадите?