Григорий Линьков - Война в тылу врага

— А были и боевые дела? Расскажи, — попросил я.

— Вам спать, товарищ командир, пора бы, — сказал Шлыков, с улыбкой посмотрев на меня, — ведь у вас теперь столько забот прибавится. Завтра я вам весь свой отряд представлю — он тут, неподалеку, стоит. А о наших делах я вам письменный рапорт подам.

— Так вы разве не все тут?

— Из десантников все, кроме Библова, — его я всегда при отряде оставляю, когда отлучаюсь. А всего в отряде двадцать восемь бойцов и три командира, считая меня. У окруженцев командиром лейтенант Стрельников Трофим Алексеевич. Ничего, боевой парень. Да и все другие у меня неплохие бойцы.

— Со всячинкой у тебя, командир, бойцы, — сказал Захаров, подходя и присаживаясь к костру, — дисциплины не понимают. Вот сейчас ставлю одного на пост в лесу, а он спорит со мной: на опушку, говорит, давай…

Грохнул такой хохот, что Захаров долго не мог произнести ни слова.

— Да подождите вы… — повысив голос, заговорил он наконец. — Ведь вспомнил я — это Телегин, «лесной человек». Над ним еще в лагере все потешались.

— Теперь потешаться, пожалуй, не будешь. Послушай-ка вот, что про него Саша рассказывает, — сказал я и обратился к радисту: — Как у вас рация, товарищ Крындин, в порядке?

— Рация в порядке, да ведь программы связи с Москвой нет, товарищ командир, — ответил тот. — Двухсторонней связи с Москвой установить никак невозможно. Правда, об этом мы еще помалкиваем в отряде. Ничего я Саше, кроме последних известий, дать не могу, а он, как командир, делает вид, что получает по радио директивы.

Я невольно рассмеялся. У Шлыкова действительно появилось нечто новое: он держался с достоинством, как и подобало командиру, и о своих людях судил теперь исключительно по их боевым качествам.

— Ну, расскажи, Саша, как на шоссейку ходили и как старосту судили, — предложил Крындин.

— Да я что же, я разве отказываюсь? Только… после этого «отбой». Согласны, товарищ командир? — смеясь, обратился ко мне Шлыков и, не ожидая моего ответа, начал рассказывать.

— На вторую ночь мы пересекли шоссе Сенно — Коханова и вошли в болотистый лес на реке Усвейке. Там соединились с окруженцами Стрельникова и простояли пять суток. Вот тогда я и придумал себе боевое задание. Рядом шоссе, большое движение автотранспорта, а у нас тол, — как тут не испробовать свои силы? Взял я с собой Телегина и тринадцать окруженцев со Стрельниковым. Когда начало смеркаться, вышли к шоссе. Местность — небольшие холмы, кустарники у самой дороги, противоположная сторона — открытое поле. Я приказал Трофиму Алексеевичу расположить бойцов для обстрела, а сам вместе с Телегиным направился на шоссе. Ну, заложили в мину пять килограммов толу. Не успел еще Валька приключить детонатор, как на холме, метров за восемьсот, засветились фары. Волнуюсь, говорю: «Скорее, Валька!» А он спокойно: «Ничего, успеем!» Автомашины не доехали до нас метров триста. «Готово!» — сказал Валька, и мы отбежали в сторону. Четыре грузовика с немцами двигались со стороны Сенно. Мина взорвалась под первым. В нем едва ли кто уцелел. Вторая машина наскочила на обломки первой и перевернулась. Две последние заскрипели тормозами. Мы открыли огонь по задним машинам. Кроме винтовок, у нас было два ручных пулемета и четыре автомата. Часть гитлеровцев успела залечь в кювет и открыла ответный огонь. Справа показались другие автомашины, и я приказал отходить… Вот и вся операция.

— А потери?

— У фашистов, как мы потом узнали, было человек сорок убитых и почти столько же оказалось раненых. А у нас было двое раненых. Обоих пришлось нести на руках. Пете Кольцову пуля попала в живот, и он на второй день скончался. В лесу и похоронили. Сплели венок из дубовых веток и положили ему на могилу. Второму перебило ногу разрывной. Его пришлось оставить у лесника на хуторе. Поручили местным людям присматривать за раненым, достать медикаментов.

— Кто эти местные люди и можно ли им доверять?

Шлыков немного замялся, потом ответил с застенчивой улыбкой, словно извиняясь:

— Я все покороче стараюсь рассказывать, товарищ командир, и не все договариваю. Мы тогда узнали, что за организованный нами взрыв на шоссе гитлеровцы произвели расправу с местными жителями. В двух ближайших деревнях они расстреляли семь человек и около тридцати увели с собой, Много колхозников ушло прятаться в лес.

К нам не пошли, видимо свой отряд организовать замышляют. Двое из них встречались со мной и Библовым, просили дать им боевое поручение. Я предложил им подорвать там мост один — небольшой, но важный.

— Это хорошо, что вы связались с местным населением, — сказал я. — Ну, а как вы расправились с предателем?

— С предателем мужики сами разделались. А было дело так… Мы остановились у озера Селява. Леса там тоже знаменитые, и мы простояли там трое суток. Я послал группу бойцов в деревню на разведку. Заодно поручил раздобыть продукты для отряда. Хлопцы доставили продукты и рассказали, что жители деревни просили убрать старосту, поставленного немцами. Служакой таким оказался, что никому житья не давал. Подобрал себе трех полицаев из бывших уголовников и давай хозяйничать. Троих сельских коммунистов по его доносу гитлеровцы расстреляли, и он, по слухам, готовил черные списки еще на большую группу активистов. Колхозники просили помочь… Я долго думал, как мне удобнее взять старосту вместе с полицаями. Дело было для меня новое. Вечером взял с собой десяток бойцов и направился в деревню. Нам повезло. Едва мои разведчики появились в деревне, как им сообщили, что староста по какому-то случаю с утра пьянствует с полицаями. Тут уж я, не раздумывая больше, прямо направился к нему «в гости». Тихо пробрались во двор. Только сунулись в сени, навстречу полицейский. Скрутили без шума. Трое со мной ворвались в комнату. Одного из полицейских, схватившегося за кобуру, Яша Кулинич застрелил на месте. Старосту и другого полицейского связали и всех троих увели, а дом подожгли. В ту ночь из деревни с нами ушло в лес двенадцать человек, пять из них и теперь находятся в нашем отряде. Один здоровенный, усатый дядя, в колхозе бригадиром работал, как увидел старосту, взял его за шиворот и поднял, как котенка. «Ну, — говорит, — Иуда, рассказывай, за сколько фашистам родину продал?!» С моего разрешения сами колхозники предателя и допрашивали, в протокол все записали. А потом бывшего колхозного бригадира судьей выбрали, заседателей назначили. Этот суд и вынес приговор: повесить предателя советской родины на осине. И повесили.

Шлыков замолчал. Свет догоравшего костра начинал бледнеть. Наступило утро — тихое, ясное. Слегка подмораживало. Бойцы, в разных позах сидевшие вокруг костра, поеживались от утреннего холодка. Захаров поднялся, — очевидно, снова наступило время менять караулы.