Григорий Линьков - Война в тылу врага

Вот эсэсовцы уже в сотне метров от меня. Положив маузер на бруствер, я взял автомат: сейчас затрепещут ваши подлые душонки! Вот офицер огромного роста, ехавший впереди группы, стал въезжать «на мушку». Я нажал спусковой крючок, раздалась очередь, и офицер отскочил от велосипеда, упал и закорчился на обочине дороги. Бойцы поддержали меня плотным огнем. Эсэсовцы побросали машины и кинулись врассыпную. Их настигали наши пули. Вот еще один каратель, зажимая руками правый бок, свалился посреди поля. Третий истерически кричал где-то слева от дороги. Я целился в спину четвертого, когда кто-то, обхватив руками за плечи, с силой прижал меня к земле. Оглянувшись, я увидел над собой взволнованное, залитое румянцем лицо Захарова, и в ту же секунду автоматная очередь прозвучала совсем рядом, и пули просвистели над головой. Захаров прикрыл меня собою, но и его не задело. Я выпрямился. Из-за сосны неподалеку выглядывал каратель и наводил на меня автомат. Я дал очередь — гитлеровец упал, но, падая, он тоже успел дать короткую очередь, и пули просвистели высоко над окопом. Из ямы, куда свалился каратель, понеслись душераздирающие вопли.

Перестрелка была в разгаре, но пулеметы молчали. Я пополз к одному, другому — устранить задержку оказалось невозможным. Взглянул на яму, из которой неслись крики подстреленного, оттуда тихо выдвигался ствол автомата, как мордочка принюхивающегося зверя. Я дал короткую очередь. Ствол автомата исчез. Тронув за плечо лежавшего рядом пулеметчика, я приказал:

— Подползи, кинь гранату!

— Нет их у меня, товарищ командир.

— Возьми у меня в левом кармане, — сказал я, не спуская глаз с ямы за дорогой.

Боец достал гранату и, пригнувшись, побежал через дорогу. Подбегая к яме, он выдернул кольцо. Одновременно прозвучал выстрел, и боец, падая на бок, бросил гранату. Она разорвалась вблизи, брызнув осколками. Пулеметчик дрогнул и вытянулся. Четверо фашистов вылезли из ямы, собираясь броситься наутек. Я тщательно прицелился, очередь — и трое, корчась, заползали по земле.

Но вот из деревни на помощь своим выбежало человек двадцать фашистов, с ходу стреляя из автоматов. Гитлеровцы перегруппировались и начали перебегать дорогу от нас слева, стремясь отрезать нам путь к лесу.

— Прицеливайся точнее и спускай не торопясь курок! — сказал я бойцу Шумакову, лежавшему слева и отличавшемуся снайперской стрельбой. — Начинай с правофлангового!

Прозвучал выстрел, фашист растянулся на поле.

— Товарищ командир! Смотрите — руки поднимают, — обратился ко мне второй.

Я присмотрелся. Два гитлеровца бежали с ручными пулеметами, поднятыми над головой.

— Видишь! — сказал я Шумакову, показывая на пулеметчиков.

Он кивнул головой, не отрываясь от прорези прицела.

Перевышко и Кривошеин присоединились к нам. Я отдал приказ отходить в болото. Непрочный молодой ледок ломался под нашими худыми сапогами; отстреливаясь и ведя под руки раненого товарища, бойцы углублялись в чащу. Пули врагов настигали нас. Коротко вскрикнув, упал и замер, кусая губы, политрук Довбач. Бойцы подняли его на руки, но тут же провалились в болото. Он глухо застонал, и слезы полились из его словно побелевших от боли глаз. Мы отнесли товарища в сторону и спрятали в кустах.

Внезапно фашисты перенесли огонь в сторону. Теперь они били по моему бедному немцу, который в страхе метался в кустах: они приняли его, очевидно, за группу прячущихся партизан. Перед нами открылась небольшая сухая полянка, я расположил часть бойцов за кочками и подготовил людей для обстрела гитлеровцев. Но дальше они не пошли. Забрав убитых и раненых, фашисты вернулись в деревню.

Мы обогнули Веленщину болотом, вышли ко второй нашей засаде и соединились с группой капитана Черкасова. Тут я построил людей и поблагодарил за храбрость трех отличившихся бойцов. Среди них были Захаров, Шлыков и Шумаков. Мне нечем было их наградить, и мы просто расцеловались перед строем.

Я послал связного к третьей группе. Но едва успел он скрыться из виду, как снова защелкали выстрелы, и мы увидели, что из-за холма выскочил человек, а за ним гнались пятеро вооруженных. Я присмотрелся — связной! — и бросился наперерез карателям вдоль опушки. За мной побежали бойцы. И в этот момент по опушке ударил миномет, застучали два автомата, пули запели вокруг наших голов. Отдал приказ залечь. Залегли, но внезапно сбоку от меня Шумаков вскочил и бросился вперед. Я крикнул на него, он обернулся, выронил винтовку и стал медленно падать. Лицо его бледнело с необычайной быстротой, словно с него смывали краску, губы синели. Я понял, что он убит наповал.

Гитлеровцы под прикрытием огня отступили из Веленщины, увозя девять подвод, нагруженных ранеными и трупами. Они отходили на Стайск не дорогой, а полупрогнившей греблей. Мы ликовали. Пусть фашистские мерзавцы испробуют партизанские тропы, перенося на себе повозки и раненых!

Мы вошли в деревню, отбитую у противника. Это была победа. Горсточка партизан напала на хваленых головорезов фашистской армии, нанесла им поражение и вынудила позорно бежать.

— Получается, Григорий Матвеевич, получается! — кричал комиссар Кеймах, размахивая автоматом.

Вокруг комиссара собрались бойцы и мирные жители. Он выступил с краткой речью:

— Вот видите, товарищи, враг не так уж силен. Два взвода отборных регулярных гитлеровских войск, вооруженных минометами и пулеметами, выбиты из населенного пункта примерно таким же количеством партизан. Врагу нанесен чувствительный урон…

Дружные аплодисменты немногочисленной группы людей покрыли слова комиссара.

— Вы подождите, товарищи. Это только начало… Сейчас не аплодировать, а воевать надо… Гитлеровская Германия насчитывает семьдесят миллионов, а вместе со своими фашистскими союзниками около двухсот миллионов. Но на нашей стороне симпатии всех честных людей мира. Под руководством великого Сталина мы боремся за демократию… за человеческую культуру, против фашистской коричневой чумы… И мы победим!

Опять раздались аплодисменты. Но времени не было ни аплодировать, ни произносить речи. Лепель находился всего в пятнадцати километрах. А там стояла дивизия войск противника с артиллерией и танками. Можно было ждать нападения каждую минуту.

Жители деревни тоже ликовали. В первый раз видели колхозники, чтобы фашистский карательный отряд, вооруженный пулеметами и минометами, бежал от партизан да еще с немалыми потерями.

Когда мы вступили в Веленщину, Довбач уже был внесен в хату и лежал на постели. Он посмотрел на меня безразличным взглядом и зашептал что-то непонятное. Ни врача, ни фельдшера у нас не было, и я сам осмотрел его рану. Пуля вошла в живот и там осталась Я понял, что положение раненого безнадежно, но все же спросил, хочет ли он, чтобы его отвезли в лагерь. Тень смерти прошла по его лицу. «Не надо, не надо, не трогайте», — зашептал он. Я попрощался с ним, прикоснувшись губами к пылающему жаром лбу. Пора было уходить: с часу на час каратели могли вернуться с подкреплением. Предатели — староста и старшина — ушли вместе с эсэсовцами, и ничто не грозило последним минутам умиравшего политрука. Я попросил колхозников похоронить его как следует.