Григорий Василенко - Крик безмолвия (записки генерала)

Попробуй тогда разберись, где была собака зарыта. Репрессированная пожилая женщина, ранее примыкавшая к оппозиции, отбыла срок, но ее снова Особое совещание приговорило к ссылке. Когда ей объявили, она сказала, что усматривает в своей судьбе сложившуюся историче–скую необходимость и не заявила никаких обид, а как‑то согласилась со своей личной трагедией.

Возникновение «тридцать седьмого» в социалистическом государстве все еще покрыто туманом, если не считать дилетантских наскоков, хорошо известных всем.

В этом тумане видны и то расплывчато, очертания отдельных фигур, но как варилась в верхах кухня кровавого года — загадка этого века.

Беседа с Юрием Владимировичем складывалась так, что его мнение на этот счет услышать не удалось.

Ужин за беседой затянулся надолго. Юрий Владимирович, несмотря на болезнь, был в добром расположении, рассказывал о Венгрии и Яноше Кадаре, о поездке в Монголию к Цеденбалу, о встрече Брежнева с Тито.

— Ты наливай себе, что ты хочешь, на меня не смотри.

На столе был коньяк и столовые вина.

— А я вот из этой бутылки… — На ней не было никакой этикетки. Скорее всего это была минеральная вода.

— Леонид Ильич сумел найти подход к коварному Тито, — продолжал он о Брежневе и, постучав пальцем по краю стола, добавил: — Кому это удавалось…

Невозможно было представить, что задуманным Андроповым реформам не суждено было сбыться; а его преемник использует данный им импульс для развала государства.

За окнами просторного зала уже спустились густые южные сумерки, пора было уходить. Юрий Владимирович проводил до ступенек у входа.

Тишину летнего вечера у дачи нарушали только цикады. А ночное беззаботное веселье в ресторанах и кафе Сочи только начиналось.

Приближался август. Страдная пора на курортах, на полях и вокруг институтов. У парадных входов толпились не только абитуриенты, но и их родственники. На стоянках, примыкающих улиц не было свободных мест для автомашин. Ажиотаж вокруг приема накалялся, кипели страсти, звонили телефоны, лились слезы разочарования жизнью.

…Раздался телефонный звонок по «ВЧ» из Москвы. Фамилию и должность абонента я не разобрал. Он интересовался положением дел в крае, уборкой и урожайностью, температурой воды в море и влажностью в Краснодаре.

Все это было, конечно, вступлением. Я ждал деловой части разговора незнакомого мне абонента.

— Алексей Иванович, есть одна несколько деликатная просьба, — услышал я среди потрескивания приятный т«мбр голоса с небольшим акцентом.

— Слушаю вас.

— Просьба товарища Георгадзе…

Трудно было даже предположить, что Георгадзе обращается с просьбой, причем деликатной. И почему ко мне?

— Михаил Порфирьевич просил оказать содействие в зачислении его родственника в медицинский институт.

Я не поверил, насторожился. Смущало меня лишь то, что абонент звонил по «ВЧ». Значит, имел доступ к аппарату правительственной связи.

— Весьма сожалею, — ответил я после небольшой паузы, — однако помочь ничем не могу.

Все сложности поступления в этот престижный институт мне были известны, как и всем, кто пытался всякими правдами и неправдами протолкнуть в него своих чад. Немногим удавалось выдержать большой конкурс и праведными путями добиться зачисления в институт. За ректором охотились, подстерегая его в институте и на каждом углу, по дороге домой, назойливо предлагая все, что только можно, лишь бы он замолвил слово. Абоненту пришлое^ порекомендовать обратиться в крайком партии, один из отделов которого контролировал работу приемных комиссий вузов, в том числе и медицинского института.

Но он пытался все же уговорить меня заняться просьбой, намекнув, что вскоре после зачисления студент будет переведен в Тбилиси. Я еще раз повторил, что у меня таких возможностей нет.

Обращение ко мне с просьбой такого высокого лица, государственного деятеля почему‑то не решавшегося переговорить напрямую с ректором, который наверняка бы не устоял/ пошел бы навстречу Секретарю Президиума Верховного Совета СССР, натолкнуло меня на мысль непременно поинтересоваться положением дел в этом институте.

— Если Георгадзе просит, то что же делать станичнику?

Заведующая отделом науки и учебных заведений крайкома, полновластная хозяйка в научном мире, признала, что медицинский напористо атакуют кавказцы, но нарушений правил приема она не усматривала, подчеркивая бдительный контроль приемной комиссии. Между тем ректор

доверительно жаловался на заведующую, считавшую институт своей вотчиной.

— У нее же есть список абитуриентов, которых я должен зачислить. Представьте мое положение. Мне же приходится из того Списка втихую называть фамилии преподавателям, членам комиссии, чтобы они их вытягивали до проходного бала. С какими глазами…

Крайком ревностно оберегал свои контрольные полномочия над этим доходным местом.

Даже беглое ознакомление с кухней приема показало, что кубанскому казаку из станицы трудно состязаться с абитуриентами из Закавказья. Просмотр нескольких личных дел убедили меня в этом. Некоторые сочинения пестрели грамматическими ошибками, однако стояла проходная четверка или даже недосягаемая пятерка. Три таких дела как бразец «бескорыстия» пришлось показать в крайкоме, секретарю, курировавшему отдел науки и. учебных заведений.

Он не поверил своим глазам, увидев тридцать и более ошибок, передал дела на этих зачисленных студентов заведующей отделом, чтобы она учла в работе, пообещав принять меры. Когда пришло время возвращать личные дела в институт сначала их долго не находили, а потом и вовсе они пропали бесследно. Напоминание о них вызвало недовольство заведующей за вторжение в ее, как она считала, огород. Сквозь пудру у нее проступили багровые пятна на лице.

Но это заставило поинтересоваться, что же это за Студенты, какая сила стоит за ними? Учились они плохо, имели большие задолженности, приезжали в институт на своих машинах, подвозили преподавателей на работу и домой. Впрочем, ничего нового в этом не было. Некоторые ходили в студентах по семь–восемь лет, другие после академических отпусков переводились на учебу в Тбилиси. Там квота за прием в институт была значительно выше, чем в Краснодаре и не всем она была под силу. К тому времени стали поступать заявления о процветании взяточничества не только при приеме, но даже за зачет, не говоря уже об экзаменах. Все делалось по отработанной схеме:

— Придете в следующий раз.

— Домой можно?

— Можно.

В домашней обстановке, не в аудитории, лишних глаз нет.

Допрошенный по поступившему заявлению житель Тбилиси, державший в своих руках монополию на торговлю дефицитной мебелью, подтвердил, в форме явки с повинной, дачу взятки некоему Максу за прием его дочери в институт. Правда, просил учесть чистосердечные признания и то, что в заявлении несколько завышена сумма, а точнее на три тысячи рублей. Поступление дочери в институт ему обошлось — пятнадцать тысяч рублей! Макс выступал в роли посредника.