Григорий Василенко - Крик безмолвия (записки генерала)

разъяснений. Кончилось тем, что в Управление приехал секретарь обкома партии и совместно с руководством Управления «разъяснил» на том совещании необходимость неукоснительного выполнения директивы.

Правда, роптания продолжались, но директиву после грозного предупреждения, что можно остаться вне рядов партии, выполняли.

В органы попадало и много таких исполнителей, которые годами и десятилетиями отбывали службу как рядовые в пехотном полку, неспособные на большее. Некоторые тяготились работой, шли на предательство в погоне за деньгами. Неспособность к оперативной работе чаще всего проявлялась у пришедших по партнабору. Они должны были бы пройти курс «молодого бойца», т. е. оперуполномоченного, а потом садиться в начальственное кресло. Представление работы только по лекциям и бумагам — серьезный пробел у этой категории кадров. Но они по существу возглавляли КГБ в последние годы в центре и на местах и несут полную ответственность за их деятельность. Времена, когда Чапаев требовал выдать документ по форме, что его владелец может работать ветеринаром, канули в Лету. Пришедшие же по партнабору, назначались только начальниками, чванливо претендуя на высокие должности, компрометировали не только себя. У такого руководителя, выше которого рядовой оперуполномоченный, в лучшем случае затягивалось становление на годы, а нередко их увольняли из‑за непригодности к работе. Привнесение в деятельность столь острого ведомства комсомольских методов Шелепина и Семичастного привело к неразберихе, к замене профессионалов ремесленниками из комсомола, кустарями типа Бакатина. Становление оперработника, утверждение его как профессионала заканчивается где‑то к пяти годам. До трех лет заметны колебания, идет адаптация, поиски себя, раздумья, а потом утвердившись, многие уже не мыслят себя вне органов. Дело ведь не в формальном признании профессионалами, а в глубоком овладении высотами профессионализма, как скажем учителем, инженером, сталеваром. То же — разведчиком и контрразведчиком…

— Я всегда полагал, что это так и есть.

— К сожалению профессионалов–контрразведчиков было мало. К тому же и они жили обособленной, я бы сказал, автономной жизнью, в кругу своих проблем, интересов и обязанностей, о которых можно было поделиться

с довольно ограниченным кругом лиц. Уклад их жизни особенно после трех–пяти лет работы складывался ограниченно–замкнутым. Даже дома, в кругу своей семьи и близких он не мог поделиться накипевшим на душе, не мог разрядиться, пребывая в плену отрицательных эмоций, да и о положительных обязан умалчивать. Это становилось запрограммированной нормой поведения. «Вся моя жизнь — это работа, — как‑то признался мне, задумавшись, очень уважаемый, известный своей кристальной честностью сотрудник. — Другого ничего нет».

Особенности профессиональной работы каждодневно оставляют как будто бы незаметный след в душе: внутреннюю сдержанность, постоянное прятание в себя почти всего того, чем был занят, ибо строго предписывалось — не разглашать больше, чем нужно по службе или вообще ничего. Можно, конечно, было обсуждать самые различные темы, делиться новостями и впечатлениями, вплоть до загадок Б. ермудского треугольника или Тунгусского метеорита, но что касается службы сотрудник оставался наедине с самим собой, в лучшем случае с начальником по службе или близким коллегой. Все это с течением времени сказывалось на психологии и поведении профессионала службы безопасности.

Далеко не каждый мог выдержать эти жесткие условия и работать в КГБ. Так же как не каждый может быть летчиком, хирургом или реставратором. Не каждый может работать с людьми. Многие шли на службу в КГБ не из- за призвания, а из‑за престижности, относительно повышенной заработной платы и в надежде на мнимые льготы и «особое» положение в обществе. Но никаких льгот не было. Действовал приказ ничем не выделяться, даже быть более заземленными по сравнению с другими профессиями. Такова правда, Иван Ильич, о нелегкой и неблагодарной профессии, требовавшей только успешно справляться с выполнением своих служебных обязанностей.

Как‑то пришел ко мне с довольно агрессивным настроением отец вновь принятого работника, проработавшего всего 3—4 месяца. Отец категорически требовал предоставить сыну отдельную квартиру со всеми удобствами, чтобы молодой офицер чувствовал заботу о нем. С предоставлением жилья было трудно и его временно поселили в семейное общежитие. Существовала очередь и многие, зачисленные на службу значительно раньше его, терпеливо ждали предоставления жилья. На все объясне

ния отец реагировал крайне болезненно, заявив, что он надеялся на то, что в органах для офицеров существуют особые порядки. После этого разговора сын три для прогулял по совету отца, бывшего военного, чтобы уволиться. И он был уволен.

— И поделом, — сказал Иван Ильич, слушавший меня внимательно, ни разу не перебивший, словно я пересказывал ему детектив.

Мы подошли к двум подросткам у кромки берега. Один из них забрасывал спиннинг, другой — удочку в широко разлившуюся реку. Но они ничего не поймали. Мы постояли немного около них и пошли дальше.

— Так, так… — напомнил мне профессор, — Мы отвлеклись.

— Отбор кадров, строгая дисциплина и неотвратимость наказания за малейший проступок, особенно за нарушение законности удержали ограны государственной безопасности от широко распространившейся сверху донизу коррупции, но черствость, высокомерие, злорадство нередко присутствовали у тех, кто не мог удержаться от чванства, подхалимства, преследовал цель пробиться по карьеристской лестнице в чиновники.

Не было недостатков в призывах в основном на совещаниях и собраниях, приказах, да и в решениях коллегии к вниманию к людям, к поддержанию традиций Ф. Э. Дзержинского. Но часто эти благородные пожелания были пронизаны формализмом. Чиновники от безопасности расписывали каждый шаг любого ритуала от «а» до «я». Многие, наверное, помнят, как в Колонном зале задержали президиум всесоюзного совещания на несколько минут, после того как на сцену пришел Л. И. Брежнев. Рядовых президиума пропустили после того, как утихли аплодисменты генсеку. Но мы на них и не претендовали.

С этими мыслями я и приехал в Комитет с отчетом, зашел в приемную заместителя Председателя и попросил секретаря доложить, что у меня есть вопросы на несколько минут.

Секретарь колебался. Я попросил телефон, чтобы самому просить о приеме. Секретарь не решался, направил к помощнику. Тот предоставил мне «кремлевку», но просил не называть место, откуда я звоню. Дозвонился, доложил, что приехал, есть вопросы, долго не задержу. — «Не могу», — услышал в ответ, — ожидаю ответственного