Григорий Василенко - Крик безмолвия (записки генерала)

— У коммунисте» так и должно быть, — сказал профессор.

Прошли месяцы… В середине сентября начались занятия в институте, где Иван Ильич возглавлял кафедру общественных наук. Мы случайно с ним встретились в сквере у цветочной клумбы, места памятника Екатерине. Он искал курево в своих карманах. Я ждал. Ему хотелось закурить, заглушить нервную вспышку, а спичек сразу не находил, копался в портфеле, в котором был полный беспорядок.

— Что случилось, Иван Ильич?

Он словно меня не слышал, пока не нашел спички и не прикурил. И только, когда блаженно затянулся, чуть откинув голову назад, и выпустил жидковатый дымок изо рта, ему, наверное, полегчало и он показал рукой на солидное здание с прямоугольными колоннами.

Я понял, что он только что оттуда, там довели его до такого состояния. Галстук у него съехал на бок с низко опущенным узлом, верхняя пуговица рубашки расстегнута. Чуть успокоившись, он укоризненно сказал:

— Вчера же они были совсем другие, упрекали меня

за лекции, в которых по их мнению мало было социализма. Требовали социализма! Вся власть Советам! Сегодня я их не узнаю, их словно подменили. Перекрасились…

Теперь крутят они головой от того, что я не могу выбросить само слово социализм. Не перестроился… Но я же не ветренная модница, не подстраиваюсь под ветер — сегодня одно, завтра другое. Можно менять юбки — сегодня выше колен, завтра до пяток или в американских джинсах с заплатками щеголять, а я предпочитаю носить свои штаны, потертые, но свои. Джинсы я не надену на потребу моде.

— Я тоже, — поддержал я его из‑за солидарности.

— Так вот!.. Им следовало бы знать, что коммунистическая идея возникла в глубокой древности, что это закономерное явление в развитии общества, а не чья‑то выдумка. Материалистическое мировоззрение, — уже с увлечением, как на лекции, говорил профессор, — как учил еще древний философ Гераклит: «Не создано никем из людей и никем из богов». Окружающий мир существует извечно. Он никогда не возникал и никогда не исчезнет, а будет лишь переходить из одного состояния в другое. Можно спорить, но нельзя изъять из истории учение о коммунизме. Его изначальные истоки были еще в первобытно–общинном строе. В средние века появились социалисты–утописты, мечтатели о лучшем будущем человечества, как они его тогда представляли.

Человечество помнит жестокую инквизицию, преследование великих мира сего, суд над Галилео Галилеем, казнь на костре Джордано Бруно.

Трагические судьбы Мартина Гуски, Томаса Мюнцера, Томаса Мора, приговоренного к «… влачению по земле через все лондонские Сити в Тайтбери, там повесить его, снять с петли, пока он еще не умер, вспороть живот, вырвать и сжечь внутренности. Затем четвертовать его и, прибить по одной четверти его тела над четырьмя воротами Сити, а голову выставить на Лондонском мосту».

Томмазо Кампанелла, автор знаменитого «Города Солнца», руководитель восстания на юге Италии прошел через изуверские пытки и был заточен на 27 лет в тюрьму. Можно назвать приговоренного к смерти французского революционера Гр. Бабёфа, сосланного на каторжные работы, Н. Г. Чернышевского и многих других. О жертвах свирепствовавшей инквизиции сейчас при гласности замалчивается. Демократия получается однобокой, про

возглашается то, что ей выгодно сегодня, но это из арсенала проклинаемой ими партократии. А ведь не грешно помнить отдавших жизнь за прогресс человечества, за демократию.

Профессор выкурил сигарету и тут же взял другую. Одной ему мало было. Но пока же прикуривал, держал наготове в руке.

— Иван Ильич, успокойтесь.

— Не могу. Довели.

— Поберегите себя.

— Спасибо на добром слове. Но поймите, не терплю примитивщины и кустарщины в споре. Меня, наверное, отстранят, отнимут кафедру, выгонят, но я останусь профессор ом–материалистом.

— Что вы говорите. За что же?

— А вот за что. Вся сознательная жизнь нашего поколения протекала при социализме и мы хорошо знаем, что в сфере удовлетворения жизненных потребностей народа не было какого‑то предпочтительного выделения людей по их социальному положению, хотя не было и уравниловки Люди более высокой квалификации материально поощрялись лучше, нежели остальные. Это не обуславливалось их пролетарским или непролетарским происхождением.

После войны была отменена карточная система для всех категорий населения. Улучшение материального положения населения осуществлялось не методом дикого повышения цен, а методом систематического ежегодного их снижения. Вернемся к сегодняшним дням. Свора предприимчивых дельцов перепродает продукты питания, товары первой необходимости по бешеным ценам, грабит простого труженика, у которого хватает только на хлеб и молоко. Рабочие, крестьяне, служащие презирают перекупщиков, клеймят спекулянтов, наживающихся на их бедствии, но дельцам–рыночникам в угоду американцам покровительствуют властные структуры. Буш недавно с умилением заявил, «что на протяжении более сорока лет США возглавляли борьбу Запада против коммунизма… Конфронтация закончилась. Советский Союз больше не существует. Это победа наших моральных сил, наших ценностей».

Он не раскрыл механику — как это было сделано. Ему это не нужно было, а нам следует знать о напористости «агентов влияния» ЦРУ, о чем известно было советской контрразведке. Эта агентура действовала в верхах и

обеспечивала проведение курса на разрушение государства и партии, основ социализма. В низах надо было вызвать недовольство, оживить тех, кто ненавидел социализм, вызвать «брожение умов» в обществе. Для этого были пущены в ход: гласность, плюрализм, свобода н. т. «неформалов», партий, организаций. В работу включились все обиженные, реабилитированные, преступные элементы, кооператоры–перекупщики. К этому еще присовокупили кампанию по борьбе с привилегиями и злоупотреблениями. На этой мутной волне шумные митинги морально подавили низовые партийные комитеты, а верхушка, ЦК отмалчивались, внося растерянность в ряды коммунистов. В страну хлынула агентура ЦРУ и эмиссары эмигрантов и их потомков. Кампания по разрушению сверхдержавы финансировалась Западом в виде благотворительной помощи и сам наш президент занялся бизнесом. Щедро оплачивались его книги, но это было прикрытие субсидий за развал государства, как и присуждение Нобелевской премии. Казалось можно бы провалиться сквозь землю за такие подачки, но с экс–президента как с гуся вода, он даже намекает на возвращение к политике, сославшись на великого сына Франции, ее патриота, ставшего на ее защиту в самые критические годы ее истории и возродившего величие Франции.

— Что же мы стоим? — спохватился я довольно поздно. — Давайте присядем на скамейку. Он посмотрел на часы.